Призрак гнева

— Ах, черт, как же я про него забыл? — Бран вгляделся в нелепое изображение кабана. Я и впрямь совсем о нем забыл, а не мешало бы узнать, чей он. Ведь зачем-то его бросили в костер? Зачем? Хотели уничтожить? Или случайно?

— Все может быть, — Бран поветел амулет между пальцев. — Все может быть.

Металл блеснул. Рельефно выступила уродливая фигурка.

— Ну, что, поросенок? — молвил Бран. — Сейчас узнаем, чей ты.

Зажав медальон ладонями, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Тишина. Легкий шелест ветра. Собственное дыхание. Биенье сердца. Это было то, что он услышал. Жар в ладонях. Все сильнее и сильнее, словно он касался раскаленных кирпичей. Тихий звон в ушах. Внезапная легкость. Темнота перед глазами. Темнота — и яркий свет, нарастающий, белый, нестерпимый. Я лечу в этом свете… он как крылья…

— Да не бойся, — шепчет голос. Вой ветра. Тьма. Запах навоза. Затворяясь, скрипит дверь. — Ночь пересидишь, никто тебя не увидит.

(…кто я?…)

Я — теперь не я. Я — это кто-то другой. Кто-то другой стоит в сарае и кутается в плащ. Я смотрю его глазами. Слушаю его ушами. Мне холодно и страшно, у меня трясутся колени, зубы выбивают дробь. Рядом тихо произносят:

— Да не трусь, экий, право. Сказано же, я тебе помогу!

— Поможешь? — слышу я дрожащий голос. Мой.

(…не мой…)

Голос того, в ком я теперь. Тот, в ком я теперь, пугливо озирается. Ох, какой здесь холод… Шорох в темноте, человек со мною рядом. Я ему не верю. Я его боюсь. Он страшный. Он — убийца, и он мне врет.

— Правда, поможешь? — с надеждой спрашиваю я. Гляжу во тьму, но ничего не вижу.

Сухой смешок, короткий треск, и в руке моего спутника вспыхивает лучина. На голове — капюшон, поэтому лицо в тени. Он говорит:

— Ну, и слизняк же ты, Серый, тьфу!

(…Серый?…)

— Сперва убивает, потом ссыт.

Я трясусь, как от озноба.

— Это ты меня заставил! — слезливо вскрикиваю я. — Ты! Ты мне чего говорил, а? Ты же мне сам…

— Заткнись! — приказывает он, и я замолкаю. Я не могу с ним спорить, слишком уж его боюсь. Он мне не по зубам. Он вообще не…

Он со злостью говорит:

— Разорался тут, козел. Погавкай мне еще! Я, что ль, Лося отравил? Ну, отвечай, скотина, я?

— Не… нет…

— А кто? Кто?! Говори, падла!

— Я… но…

— Вот-вот, ты. То-то и есть, что ты! И нечего на меня сваливать. Думаешь, тебе кто поверит? Кому скорей поверят, тебе или мне, как, по-твоему?

Я молчу и стучу зубами. Еще немного — и разревусь. Меня, конечно, уже ищут. А как найдут — разорвут на части!

Мой спутник усмехается:

— Ладно, не бзди, слизняк.

(Кто он?)

Я не вижу. Лица не видно, только тень. Бороды нет, усов вроде тоже…

(Кто ты? Сними капюшон.)

Он не снимает. Я замечаю, как шевелятся губы, когда он говорит:

— Хватит уже трястись-то, козел. Ложись и спи, никто тебя тут искать не будет.

— Почем ты знаешь?

— Потому что все подумают на колдуна. Его сейчас как раз на допрос потащили. Эх, и тупой же ты, дернул леший с тобой связаться. Ложись, говорю! Я утром приду, а там посмотрим.

Чего посмотрим, хочу спросить я — но молчу. Лучше его не злить. Потому что он… потому что он…

(…убьет его…)

Он отворачивается и пропадает в темноте. Я бросаю котомку, опускаюсь на колени. Здесь на полу солома. Вонь. Совсем темно. Слышу, как копошатся свиньи.

(…свиньи?…)

Конечно, свиньи, потому что я…

Мелькает свет. Я подымаю голову. Он стоит прямо надо мной и держит палку. Я вскидываю руки. Палка взлетает — и падает. Короткий свист, хруст, боль, слепящий свет, а после — тьма. Пустота. Смертельный холод. Огонь… Треск огня. Запах паленой плоти и мучительная боль. Я в могиле… в могиле… не двинуться… ох, как больно… Собственный вибрирующий стон. Чей-то крик — далеко, далеко, на краю сознания. Ледяное резкое прикосновение. Плеск воды. Зовущий голос, такой знакомый: " Бран! Бран!" Бран — это я? Не знаю… не помню. Я умер, меня нет. Не надо, я не… я… не…

Чьи-то руки схватили его и затрясли, голос завопил в самое ухо, испуганный и знакомый. Крик был громкий, нестерпимый, он зацепил Брана, как крючком, рванул — и выдернул из темноты.

Толком не очнувшись, Бран сел. Он дрожал и задыхался, мир летел кувырком перед незрячими глазами. Ледяные руки гладили его лицо, и Уллин голос говорил:

— Милый, что ты? Что с тобой? Очнись… очнись, слышишь?

Он судорожно вздохнул, глаза широко открылись. Вздох, еще вздох, и еще… Взгляд наконец пробился сквозь густую тьму, и первым, что он увидел, была Улла.

Она испуганно смотрела на него.

— Что, что такое? — она убрала ему волосы со лба. — Тебе плохо? Ты заболел?

Бран не смог ответить. Он дышал тяжело и загнанно, сердце колотилось о ребра, болела правая рука. Он трясся, будто в лихорадке, стуча зубами. Он сам себе казался обожженным изнутри. Мир вдруг стал шершавым, как наждак, колючим, резким, острым. Брану стало больно на него смотреть: все, чего касался его взгляд, было словно утыкано гвоздями.

— Что с тобой? — спросила Улла.

Бран глотнул.

— Я… в порядке, — услыхал он свой хриплый голос. — Уже ничего.

Прохладная ладошка легла ему на лоб.