Призрак Канта

Весь песок при входе на «променад» был истоптан собачьими и человеческими следами, но под досками снег лежал — длинными, тонкими, белыми полосами. На траве он подтаивал, и на остриях длинных листьев висели крупные капли.

Мура — ах, как прекрасна она была! — опустилась на колени в мокрый песок и полезла под настил.

— Вася! — восторженно закричала она из-под настила. — Какая красота! И капельки на траве! Ты видишь?

Меркурьев присел рядом и посмотрел.

— Капельки, — согласился он, повалил Муру спиной к себе на колени и поцеловал так, как ему хотелось с ночи — изо всех сил, даже как-то отчаянно поцеловал Муру.

Они лежали на песке, ногами наружу, головами под «променадом» и целовались. Василий моментально взмок. У Муры горели щёки, холодные губы стали огненными.

Они путались в одежде, им хотелось быть как можно ближе, в тепле и запахе друг друга, а одежда мешала. Меркурьев стукнулся головой о доски и не заметил этого.

Неожиданно в их дуэт вклинился какой-то посторонний звук. Звук был странный, непонятный. Он то затихал, то вновь возникал.

Василий Васильевич открыл глаза одновременно с Мурой.

Кургузый колченогий пёс с развесистыми ушами вклинился между ними и с интересом обнюхивал их лица.

— Ёрш твою двадцать, — пробормотал Меркурьев, тараща глаза. — Началось в колхозе утро!..

Более сообразительная Мура уже выбралась из-под досок, поднялась и отряхивала джинсы.

— Алё, гараж! — издалека зычно прокричал Саня. — Чего это вы там залегли?

— Мы упали, — пробормотал Меркурьев. Он перекатился на коленки и встал.

— Не, а чего такое?

— Сань, отстань от них, — велела более сообразительная Кристина.

— Да не пристаю я! Может, случилось чего, откуда я знаю?!

— Я тебе потом скажу, что случилось.

У Меркурьева в брюки набился песок. Он попытался его вытряхнуть, делая странные антраша.

— Шу-уф, — говорило море, — шу-уф!..

— Мы искали янтарь, — сообщила Кристина. — И не нашли.

— Найдём! — пообещал Саня и обнял её за плечи. — Нам бы ещё колечко твоё найти, и всё в ажуре будет.

— И узнать, кто твоего друга с маяка спихнул, — добавил Василий Васильевич.

— Эт точно.

Пёс вертелся вокруг них, подбегал, тыкался Сане в ноги, словно проверяя, на месте ли он, отбегал, нёсся по песку к воде, останавливался на линии прибоя, брехал на ленивую волну, она отвечала ему: «Шу-уф!» и подкатывала к коротким мохнатым лапам. Пёс вновь заливался счастливым лаем и мчал к Сане.

— Как назвали друга-то? — спросил Василий Васильевич.

— Я придумала! — объявила Кристина. — Фамилия у него будет Онегин. Он же в гостинице «Чайковский» к нам прибился!.. А, Сань?

— Как Онегин, — не понял Саня, — если у Чайковского фамилия Чайковский?

— В честь оперы, — объяснила Кристина и засмеялась. — «Евгений Онегин». Ты в школе должен был проходить.

— Евгений, стало быть, Жека, — сообразил Саня. — Это другой коленкор!

— Жека Онегин — прекрасное имя для собаки, — согласился Василий Васильевич и посмотрел на Муру.

Они с Кристиной хохотали, Жека Онегин прыгал вокруг них, оставляя глубокие неровные следы.

Саня подобрал гладкую палку, вынесенную морем, и кинул собаке.

— Так чего мы делать-то будем, а, братух?

— Езжай в город, — велел Василий Васильевич. — Землю рой, но узнай, чей на самом деле дом. Кто мог навести твоего приятеля на мысль, что Захарыч не хозяин?

Саня пожал необъятными плечами:

— А шут его знает.

— Покопайся в его бумагах, — наставлял Василий Васильевич. — Без церемоний. Он же не собирался умирать, вряд ли он все концы подчистил!

— Ясно дело, ничего он не чистил.

Они медленно шли вдоль прибоя, Жека Онегин нарезал круги, не выпуская палки, позади хохотали девицы.

«Какой у меня отпуск, — вдруг подумал Василий Васильевич. — Я и знать не знал, что такое возможно. В первый раз в жизни у меня такой отпуск!..»

— Если что попадётся про дочь Захарыча, звони мне сразу. По идее, у него где-то дочь есть, вроде в Москве. Он её много лет ищет, найти не может.

— Чего это?

— Я не знаю! Мать уехала ещё в девяностые, увезла ребёнка и пропала. Хотя Захарыч говорит, что деньги он переводил на центральный телеграф до востребования, и она их регулярно получала.

— Сознательный, — заметил Саня. — Не то что мой папаша-оглоед. В глаза его не видел, а как стал подниматься потихоньку — ба, нарисовался папаша! Алименты, говорит, гони!.. Ты, говорит, мне обязан, потому как от моей плоти произошёл на свет. А я ему говорю — вали, папаша, отсюда со своей плотью вместе, пока я тебе рога не поотшибал! — Он посопел носом. — Вон у Крыски совсем другая диспозиция, она мне рассказывала. У ней папаша за них с мамашей голову оторвёт и скажет, что так и было!

— Это тоже бывает, Саня.

— А с камушком чего? Небось не простит папаша камушек-то, семейную ценность! А мне с ним разборки разводить нельзя. Мне ему понравиться нужно. И чтоб раз — и навсегда, без всяких!..

— Не знаю, — признался Меркурьев. — За Лючией я прослежу, конечно, но идей у меня никаких нет.

— А чё Лючия-то?

Меркурьев вздохнул:

— Её интересует кольцо — это очевидно. Это раз. Она за нами следила — это два. Я думаю, ей нужна Кристина.