Призрак Малого Льва (СИ)

Ингерда расположилась в покоях бывшей Старшей жрицы. Помещение было просторное, хотя и мрачноватое. Высокие своды держались на массивных розовых колоннах, в каменный пол была вделана золотая чаша с водой размером с небольшой бассейн. Столы, полочки, комоды, бюро, широкая кровать были из дерева, тонкой ручной работы. От этого Ингерде казалось, что она перенеслась во времени в эпоху старых замков. Дома на Земле у них тоже был замок, и там тоже были каменные полы, светильни на колоннах, замысловатая резная мебель…

О детстве и юности вспоминать не хотелось. Все время вспоминался последний разговор с Лецием, как будто кроме этого и подумать было не о чем. Она злилась на себя, но все время повторяла в уме все свои слова и все его ответы.

Настроение у него было скверное, и ему снова было не до любви. А жаль. Она что-то уже поняла, когда натерпелась страха в гостинице, она не хочет больше терять его, она была согласна на все… Но разговор был совсем не об этом.

— Никогда не чувствовал себя большим идиотом, — раздраженно сказал Леций, — ты не имела права решать за всех.

— Но я вас спасла, — попыталась она оправдаться.

— Чудом!

— Возможно. Но осуждать меня за это ты не можешь.

Он был очень красив в своем белом костюме, голубые глаза в тусклом свете факелов казались синими как предгрозовое небо. Лицо стало холодным и надменным. Такого Леция она еще не видела. Она вообще очень мало его видела и еще меньше о нем знала. А это был Верховный Правитель и Прыгун, который не привык, чтобы за него решали, который спокойно взваливал на себя чужие проблемы, но никому не позволял решать свои.

— Не надо делать то, о чем тебя не просят, — сказал он жестко.

— Ах, вот как?! — вспыхнула она, — ты, кажется, недоволен, что тебе спасли жизнь?!

— Таким образом?

— Какая разница?

— Огромная!

Ингерде трудно было понять, что он чувствует, но глаза его сверкали гневом. Какой непомерной гордыней надо было обладать, чтобы не оценить ее самоотверженного поступка! Она ведь так любила их всех!

Ингерда смотрела на него, беспомощно открывая рот, она не находила нужных слов.

— Ты знаешь, — сказала она с досадой, — я ведь не ждала благодарности, да и не нужна она мне… но и такого осуждения я не заслуживаю. Я вообще не понимаю…

— Это было не твое дело, — сверкнул глазами Леций, — и оказалась ты с нами случайно. Твоим делом было сидеть и не высовываться.

— Ах, вот как?!

— Это же не лезет ни в какие рамки: пять здоровых мужиков лежат пластом, а какая-то пигалица идет их спасать!

— Вот, что тебя возмущает, — проговорила она уязвлено, — никак не можешь смириться, что кто-то оказался решительнее тебя? Увы, ваше величество, не только Прыгуны имеют право на поступки. Да и на подвиги. Иногда и слабая женщина на это способна. Пигалица, как ты говоришь. И, хочешь ты или нет, но тебе придется с этим смириться.

— Да, поступила ты именно по-женски, — ответил он, — через обман и хитрость. Ты просто лишила нас выбора.

— Какого?! Какого выбора? Кому умереть?!

— Это уже не важно.

— Я знаю, что для тебя важно: всегда быть самым-самым. Самым сильным, самым умным, самым главным, самым благородным… И все за всех решать. Это ты умеешь!..

Они так и не поняли друг друга. Или не захотели понять? Да и к чему? На следующий день он отправился к себе на Пьеллу, она осталась на Тритае. И все как будто встало на прежние места. Только глаза все время были на мокром месте.

С тех пор, как она увидела маму, что-то сломалось в ней. Лопнула, как ореховая скорлупа, жесткая оболочка, а под ней оказалась беспомощная маленькая девочка, у которой уже нет сил бороться за свою судьбу, и хочется к кому-нибудь прислониться.

Ничего хорошего пока не было. С Магустой ничего не решилось. От этого было страшно, жутко и смертельно жалко маму. Отец и Ольгерд отправились к эрхам за поддержкой, но они так и не поняли, в чем слабость Источника. Прыгуны вернулись на Пьеллу. Гунтривааль молчал по-прежнему и отрешенно курил «Зеленую звезду».

Зела поправилась, и это было единственным приятным событием за последние две недели. Эдгар же был почти неуловим. Он всем был нужен и для собственной матери времени, как всегда, не находил.

С этим Ингерда смирилась. Она не могла смириться только с одним, не могла уже двадцать лет: с тем, что у нее в жизни нет любви. Нет, хотя она могла быть. Теперь Леций снова на другой планете, ходит по своему дворцу, решает свои аппирские проблемы, тешит свое уязвленное самолюбие и старается о ней не думать. И он прав, потому что они разные, они слишком разные, и ничего у них не получится.

Ингерда ощущала даже не обиду, а какую-то беспросветную обреченность. Ей не хотелось кричать, возмущаться и бить посуду. Ей хотелось тихо плакать.

Сын появился внезапно, уже поздно вечером. Алая жреческая тога смотрелась на нем забавно, особенно с десантными ботинками.

— Помнится, в таком костюме я играл злодеев, — усмехнулся он, — ты еще не спишь, мамочка?

— Какой тут сон, — вздохнула она.

— Послушай, ты не взяла бы к себе на ночь Лауну? Ей страшно одной.

— Конечно, — удивилась Ингерда, — только почему же она одна?

Эдгар засмеялся.