Я был крайне удивлен (и сказал об этом виконту), что ночью у нас не было больше неприятных встреч. Обычно после льва приходит леопард, а иногда слышится жужжание мухи цеце… Таких эффектов нетрудно добиться, и, пока мы отдыхали, прежде чем пуститься в путь по пустыне, я объяснил господину де Шаньи, что рычание льва Эрик получал при помощи длинного тамбурина, заканчивающегося ослиной кожей лишь на одном конце. На этой коже натянута кишечная струна, прикрепленная в середине к другой такой же струне, пересекающей цилиндр по всей длине, Эрику остается только водить по этой струне перчаткой, пропитанной канифолью, и в зависимости от его движений получается на удивление похожий рык льва или леопарда и даже жужжание мухи цеце.
Мысль о том, что Эрик, возможно, находится в соседней комнате со своими трюками, наполнила меня вдруг решимостью вступить с ним в переговоры, ибо от идеи застать его врасплох, безусловно, пришлось отказаться. К тому же теперь он уже должен знать, кто пожаловал в комнату пыток. Я позвал его: «Эрик! Эрик!..» Я кричал изо всех сил, как только мог, через всю пустыню, но никто не отозвался на мой голос. Вокруг нас – безмолвие и голая бескрайность каменистой пустыни… Что с нами будет посреди этого страшного безлюдья?..
Мы буквально умирали от жары, голода и жажды – в особенности от жажды… И тут я увидел, как господин де Шаньи приподнялся на локте и показал мне некую точку на горизонте. Он заметил оазис!..
Да, там, вдалеке, пустыня приютила оазис, оазис с водой, прозрачной, как зеркальное стекло, водой… С водой, в которой отражалось железное дерево!.. Ах, то была картина
Поэтому я кричал господину де Шаньи:
– Это мираж!.. Мираж!.. Не верьте в воду!.. Это опять обман зеркала!..
Тогда он попросту послал меня вместе с моим обманным зеркалом, пружинами, вертящимися дверями и дворцом миражей!.. И в бешенстве заявил, что я безумец или слепец, если воображаю, что вся эта вода, которая течет там, между бесчисленными красивыми деревьями, – не настоящая!.. И пустыня настоящая! И лес тоже!.. И не надо «втирать ему очки», только не ему, он достаточно много путешествовал и бывал в разных странах…
И он тащился, повторяя:
– Вода! Вода!..
И открывал рот, как будто пил.
И я тоже, тоже открывал рот, как будто пил.
Ибо мы не только видели ее, эту воду, но еще
И вот наконец самая невыносимая пытка из всех: мы услыхали шум дождя, но дождя не было! Это поистине дьявольское изобретение. О! Я опять-таки прекрасно знал, как Эрик этого добивался! Он наполнял мелкими камешками очень узкую и очень длинную коробку, разделенную на отсеки деревянными и металлическими перегородками. Падая, мелкие камешки встречали эти перегородки и отскакивали друг от друга, издавая прерывистые звуки, до жути напоминавшие шум грозового ливня.
Поэтому надо было видеть, как мы высовывали язык, господин де Шаньи и я, пытаясь дотащиться до берега…
Добравшись до зеркала, господин де Шаньи лизнул его, и я тоже, я лизал зеркало…
Оно было раскаленным!..
И тогда мы покатились по полу с отчаянным хрипом. Господин де Шаньи поднес к виску последний заряженный пистолет, а я не отрывал глаз от шнурка Пенджаба у своих ног.
Я знал, почему в этой третьей смене декораций опять появилось железное дерево!..
Железное дерево дожидалось меня!..
Но пока я глядел на шнурок Пенджаба, на глаза мне попалась одна вещь, заставившая меня так сильно вздрогнуть, что господин де Шаньи замер, не успев привести в исполнение свое намерение убить себя. А он уже шептал: «Прощай, Кристина!..»
Я взял его за руку. Потом отобрал у него пистолет и на коленях пополз к тому, что увидел.
Возле шнурка Пенджаба в пазу паркета я обнаружил гвоздь с черной головкой, назначение которого было мне известно…
Наконец-то я нашел пружину!.. Пружину, которая откроет дверь!.. И принесет нам свободу!.. И выдаст нам Эрика.
Ощупав гвоздь, я обратил к господину де Шаньи сияющее лицо!.. Гвоздь с черной головкой вдавливался под моим нажимом.
И тут…
…Тут открылась вовсе не дверь, а пришел в движение люк в полу.
И сразу же из черной дыры на нас пахнуло прохладой. Мы склонились над темным квадратом как над прозрачным источником. Уткнувшись подбородком в прохладную темень, мы упивались ею.