Призрак Оперы

– Ты тут уже двадцать четыре часа, – сказал он мне, – ты мне мешаешь! Заявляю тебе, все это очень плохо кончится! И ты сам будешь во всем виноват, ибо по отношению к тебе я проявляю неслыханное долготерпение!.. Ты думаешь, что следишь за мной, глупый простофиля (дословно), а на самом деле это я за тобой слежу и знаю все, что тебе известно о моей здешней жизни. Вчера я пощадил тебя на моей дороге коммунаров, но чтобы я тебя там больше не видел! Честное слово, ты ведешь себя крайне опрометчиво, и я спрашиваю себя, понимаешь ли ты еще, что могут означать слова!

Он был так сильно разгневан, что в тот момент я поостерегся прерывать его. Засопев, как тюлень, он пояснил свою ужасную мысль, полностью совпадавшую с моей страшной мыслью.

– Да, следует уразуметь раз и навсегда – раз и навсегда – сказано, значит, надо понимать! Вот я и говорю тебе: из-за твоей опрометчивости – ведь ты добился того, что тебя дважды останавливала тень в фетровой шляпе, которая не знала, чем ты занимаешься в подвалах, и потому отвела тебя к директорам, те приняли тебя за взбалмошного перса, любителя феерических трюков и театральных кулис (я был там, да, я был там, в кабинете; ты прекрасно знаешь, что я – всюду), – так вот я говорю тебе: из-за твоей опрометчивости дело кончится тем, что все станут задаваться вопросом, что ты здесь ищешь, и в конце концов дознаются, что ищешь ты Эрика… и, вроде тебя, тоже начнут искать Эрика и обнаружат Озерный дом… И тогда уж ничего не поделаешь, старина! Тем хуже!.. Тогда я ни за что не отвечаю!

Он снова засопел, как тюлень.

– Ни за что!.. Если секреты Эрика перестанут быть секретами Эрика, тем хуже для многих из тех, кто принадлежит к роду людскому! Это все, что я хотел тебе сказать, и если только ты не глупый простофиля (дословно), тебе этого должно быть достаточно, конечно, при условии, что ты понимаешь значение слов!..

Он сидел на корме своей лодки и стучал каблуками по дереву маленького суденышка в ожидании моего ответа; и я сказал ему без утайки:

– Я не Эрика пришел сюда искать!..

– А кого же?

– Ты сам прекрасно знаешь: Кристину Дое!

– Имею же я право назначить ей свидание у себя дома, – возразил он. – Меня любят ради меня самого.

– Неправда, – сказал я, – ты ее похитил и держишь в плену!

– Послушай, – сказал он, – обещаешь не вмешиваться больше в мои дела, если я докажу тебе, что меня любят ради меня самого?

– Да, обещаю, – без колебаний отвечал я, ибо не сомневался, что такое чудовище не может представить подобного доказательства.

– Так вот! Это проще простого!.. Кристина Дое выйдет отсюда, когда пожелает, и вернется опять!.. Да, вернется, потому что сама этого захочет, вернется, потому что любит меня ради меня самого!..

– О, сомневаюсь, что она вернется!.. Но твой долг – отпустить ее.

– Мой долг, глупый простофиля (дословно)! Никакой это не долг, а моя воля, мое желание – отпустить ее, но она вернется, потому что любит меня!.. Говорю тебе, все это кончится браком, бракосочетанием в церкви Мадлен, простофиля (дословно). Веришь ли ты мне, наконец? Говорю тебе, моя свадебная месса уже написана, ты увидишь…

Он снова застучал каблуками по дереву лодки, отбивая такт и напевая вполголоса: «Kyrie!.. Kyrie!.. Kyrie eleison!..»[19] Ты увидишь, увидишь эту мессу!

– Послушай, – сказал я наконец, – я поверю тебе, если увижу, как Кристина Дое выходит из Озерного дома и сама по доброй воле туда возвращается!

– И не станешь больше вмешиваться в мои дела? Ладно, ты увидишь это сегодня же вечером. Приходи на костюмированный бал. Мы с Кристиной тоже там будем. А затем спрячься в чулане, и тогда увидишь, как Кристина, вернувшись в свою гримерную, пожелает вновь ступить на дорогу коммунаров.

– Решено!

Если бы я увидел это, мне в самом деле не оставалось бы ничего другого, как смириться, ибо даже прекрасная особа имеет право любить самое страшное чудовище, обладающее к тому же, вроде этого, музыкальным даром, тем более если особа эта – очень известная певица.

– А теперь уходи! Мне пора идти за покупками!..

И я ушел, по-прежнему опасаясь за Кристину Дое, но главное, подспудно меня не оставляла страшная мысль, в особенности после того, как он пробудил ее своими гневными речами по поводу моей опрометчивости.

«Чем все это кончится?» – спрашивал я себя. И хотя в душе я в общем-то фаталист, мне не удавалось избавиться от смутной тревоги, связанной с той невероятной ответственностью, которую я взял на себя однажды, сохранив жизнь чудовищу, угрожавшему сегодня многим из тех, кто принадлежит к роду людскому.