Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

— Да, и пламя сохранило дату: «23 октября». Запомните ее, это чрезвычайно важно. Теперь объясню вам, что означает эта нелепая фраза. За два дня до преступления, то есть именно двадцать третьего октября, господин Станжерсон и его дочь отправились на прием в Елисейский дворец. И даже присутствовали там на обеде, я полагаю. Во всяком случае, на приеме они были, так как я их там видел. По заданию редакции я собирался взять интервью у одного из ученых Филадельфийской академии наук, которых чествовали в тот день. До этого вечера я Станжерсонов никогда не видел. Усталый от толкотни, я присел в гостиной, расположенной перед посольским залом, и погрузился в мечты, как вдруг явственно ощутил аромат Дамы в черном. Вы спросите меня — что это такое? Сейчас вам достаточно знать, что это аромат, который я очень люблю. В моих детских воспоминаниях он связан с духами одной дамы, всегда одетой в черное, которая проявляла ко мне материнскую нежность. Однако женщина, источавшая в тот вечер аромат Дамы в черном, была в белом платье. И поразительно красива!

Я поднялся и невольно последовал за ней и ее ароматом. Этой красавице подал руку какой-то старик. Все оборачивались при их приближении и шептали: «Вот идет профессор Станжерсон и его дочь!» Таким образом я узнал, за кем следовал. Они встретили Робера Дарзака, которого я уже знал в лицо. Профессор Станжерсон вместе с американским ученым Артуром Вильямом Рансом расположились в креслах большой галереи, а Дарзак и мадемуазель Станжерсон прошли в оранжерею. Погода в тот вечер была мягкой, и мадемуазель Станжерсон, накинув на плечи легкий шарф, предложила господину Дарзаку спуститься вместе с ней в опустевший сад. Я продолжал следовать за ним, заинтригованный необычайным волнением Робера Дарзака. Они немного прошли вдоль стены, прилегающей к улице Мариньи, и остановились в мерцающем свете газового фонаря. Я пересек лужайку и оказался совсем рядом с ними. Темнота ночи и густая трава, заглушавшая мои шаги, позволяли мне оставаться незамеченным. Впрочем, им было не до меня. Склонившись над листом белой бумаги, они углубились в чтение. Окруженный молчанием и тенью, я разобрал, как мадемуазель Станжерсон несколько раз повторила, складывая бумагу: «Дом не потерял своего очарования, а сад — своего блеска».

Фраза была произнесена таким одновременно насмешливым и полным отчаяния тоном, что ее голос никогда не изгладится из моей памяти. Но то, что ответил Робер Дарзак, было еще более странным. «Неужели мне придется совершить преступление, чтобы добиться вас!» — воскликнул он, чрезвычайно взволнованный, медленно поднося ее руку к губам. По движению его плеч мне показалось, что он плачет. Затем они удалились.

Когда я вернулся в большую галерею, Робера Дарзака уже не было, и я увидел его только в Гландье после покушения. Но я встретил вновь отца и дочь вместе с делегатами из Филадельфии. Мадемуазель Станжерсон стояла возле Артура Ранса, что-то увлеченно ей говорившего, причем глаза американца странно блестели. Она, казалось, вовсе его не слушала. Мистер Ранс — крупный полнокровный человек. Его лицо покрывают большие красные пятна, ясно говорящие о том, что он не прочь выпить при случае. Когда господин Станжерсон и его дочь ушли, Артур Ранс отправился в буфет с явным намерением окончить там вечер. Я пошел за ним и в толчее оказал несколько мелких услуг. Он поблагодарил меня и сообщил, что через три дня, то есть двадцать шестого — обратите внимание: на следующий день после преступления — возвращается в Америку. Мы разговорились о Филадельфии, и он рассказал, что живет в этом городе уже двадцать пять лет и что там же познакомился с именитым профессором и его дочерью. Затем Ранс принялся за шампанское, и, когда я уходил, он уже был здорово навеселе.

Так прошел этот вечер, мой друг. Не знаю почему, но образы Робера Дарзака и мадемуазель Станжерсон не покидали меня всю ночь. Теперь можете себе представить, какое впечатление произвела на меня весть о покушении на мадемуазель Станжерсон. Как было не вспомнить слова ее спутника: «Неужели мне придется совершить преступление, чтобы добиться вас?» Но не эту фразу я прошептал Дарзаку при нашей первой встрече в Гландье. Слов о доме и саде, которые мадемуазель Станжерсон прочла в письме, оказалось достаточно, чтобы перед нами распахнулись ворота замка. Думал ли я тогда, что Робер Дарзак может оказаться преступником? Конечно нет! В этот момент я серьезно ни о чем не думал. Практически я еще ничего не знал и просто хотел убедиться, что Дарзак не ранен и его рука в полном порядке.