Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

По счастью, на пороге прихожей появилась мадемуазель Матильда Стейнджерсон. Чуть я ее увидел, мысли мои приняли иное направление. Я ощутил аромат – аромат духов дамы в черном… Милая дама в черном, которую мне не суждено больше увидеть! Боже мой, прошло уже десять лет, половина прожитой мною жизни, но больше я ее не встречал. Лишь время от времени я слышу запах духов – аромат дней моей юности![24]

Именно оно, это острое воспоминание о твоих чудных духах, дама в черном, заставило меня подойти к той, что вся в белом, смертельно бледная и такая прекрасная, появилась в таинственном коридоре. Ее дивные золотистые волосы зачесаны вверх и открывают красную отметину у нее на виске – рану, чуть было не принесшую ей смерть. Когда я только приступил к этому делу, мне показалось, что в ночь, когда произошло преступление в Желтой комнате, волосы у мадемуазель Стейнджерсон были зачесаны на прямой пробор. Но разве мог я думать иначе, пока не вошел в Желтую комнату?

Теперь же, после того, что произошло в таинственном коридоре, я не думал вообще ничего, а просто стоял с глупым видом перед бледной и прекрасной мадемуазель Стейнджерсон. На ней был легкий белый пеньюар, делавший ее похожей на нежный призрак. Отец обнял дочь и горячо поцеловал, словно обрел ее снова: ведь на этот раз он мог утратить ее навсегда! Задавать вопросы я не осмелился. Он прошел с дочерью к ней в комнаты, мы – следом, поскольку выяснить кое-что было все же необходимо. Дверь в будуар стояла открытой, из нее выглядывали испуганные лица сиделок. Мадемуазель Стейнджерсон спросила, что означает этот шум, и тут же добавила, что ее отсутствие в спальне объясняется просто. Она решила спать этой ночью не у себя, а в будуаре, вместе с сиделками, и сама заперла двери будуара. После той страшной ночи у нее бывают иногда внезапные страхи, но это, мол, вполне понятно… Но кто, однако, поймет, почему именно в эту ночь, когда пришел преступник, она по счастливой случайности заперлась со своими служанками? Кто поймет, почему она не согласилась, чтобы господин Стейнджерсон ночевал у нее в гостиной, раз она боится? Кто поймет, почему письмо, только что лежавшее на столе в спальне, теперь исчезло? Тот, кто все это поймет, придет к выводу: мадемуазель Стейнджерсон знала, что убийца придет, не смогла помешать ему прийти, но никому не сказала об этом, так как хотела, чтобы он оставался неизвестен, неизвестен для ее отца, для всех, исключая Робера Дарзака. Теперь-то Дарзак должен знать, кто он. А может, и раньше знал? Не следует забывать фразу, сказанную им в саду Елисейского дворца: «Неужели мне нужно совершить преступление, чтобы обрести вас?» Преступление против кого? Против того, кто им мешает, то есть против убийцы? А его ответ на мой вопрос? Я спросил тогда: «Вы не расстроитесь, господин Дарзак, если я найду преступника?» А он мне ответил: «Да я готов убить его собственными руками!», после чего я заметил, что он не ответил на мой вопрос. И я был прав. В самом деле, господин Дарзак прекрасно знает убийцу и, боясь, что я его разоблачу, готов сам расправиться с ним. Он не помогает мне в расследовании по двум причинам: сначала – потому что я его заставлял; теперь – чтобы надежнее оградить свою возлюбленную.

Но вот я вошел к ней в спальню, взглянул на нее, а потом на то место, где еще недавно лежало письмо. Конечно, мадемуазель Стейнджерсон забрала его: очевидно, оно предназначалось ей. Но как она задрожала, когда отец поведал ей фантастическую историю о том, как убийца находился у нее в спальне и как мы его преследовали! Было ясно видно, что успокоилась она лишь тогда, когда ей сказали, что каким-то колдовским путем убийце удалось от нас скрыться.

Затем наступило молчание, и какое! Все мы – ее отец, Ларсан, папаша Жак и я – смотрели на нее. Какие мысли о ней рождались у нас в этом молчании? После всех событий – после таинственного происшествия в коридоре и дерзкого прихода убийцы к ней в спальню – мне казалось, что все мысли, начиная от тех, что медленно ворочались в голове у папаши Жака, и кончая рождавшимися у профессора Стейнджерсона, – все их можно было бы выразить обращенными к ней словами: «Ты же знаешь тайну. Раскрой ее нам, и мы постараемся тебя спасти!» Ах, как я хотел ее спасти – от нее самой и от того, другого! Я даже почувствовал, что при виде столь тщательно скрываемых терзаний глаза мои наполняются слезами.