Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

Папаша Жак побежал на кухню и вернулся с фонарем. Он наклонился над лицом мертвеца, и мы узнали в нем лесника – того самого, кого трактирщик называл «человеком в зеленом» и кто час назад выходил из комнаты Артура Ранса с пакетом. Но виденное мною я мог рассказать Рультабийлю только наедине, что вскорости и сделал.

Не могу обойти молчанием огромное изумление, я бы даже сказал – страшное разочарование, которое являли глазам Жозеф Рультабийль и Фредерик Ларсан, присоединившийся к нам в вестибюле. Они ощупали и осмотрели тело и зеленый наряд и одновременно воскликнули:

– Невозможно! Это невозможно!

– Прямо чертовщина какая-то! – добавил Рультабийль.

Папаша Жак принялся выражать свое горе с помощью смехотворных причитаний. Он клялся, что ошибся и что лесник не мог покушаться на его госпожу. Пришлось заставить его замолчать. Если бы убили его сына, он не сетовал бы горше; столь преувеличенные чувства я объясняю страхом быть заподозренным в радости по поводу этой драматической смерти: на самом-то деле папаша Жак ненавидел лесника. Я обратил внимание: все мы были кто полуодет, кто босиком или в одних носках; один папаша Жак был одет полностью.

Рультабийль никак не мог оставить труп в покое: став на колени, он при свете фонаря папаши Жака начал раздевать мертвого лесника. Мы увидели, как из обнаженной груди течет кровь.

Вдруг, взяв из рук у папаши Жака фонарь, журналист поднес его к зияющей ране. Затем он встал и изменившимся тоном со злой иронией отчеканил:

– Вы полагаете, что этот человек застрелен из револьвера или ружья, а он убит ударом ножа в сердце.

Я снова подумал, что Рультабийль сошел с ума, и сам нагнулся к трупу. Действительно, на теле у лесника огнестрельных ран не было, и только в области сердца виднелось отверстие – результат удара острым клинком.

Глава 23 Двойной след

Не успел я прийти в себя после столь ошеломляющего открытия, как мой друг похлопал меня по плечу и сказал:

– Пойдемте.

– Куда? – удивился я.

– Ко мне в комнату.

– Что мы там будем делать?

– Размышлять.

Что касается меня, я, признаюсь, был не в состоянии не то что размышлять, но даже просто соображать; мне было нелегко понять, как в эту трагическую ночь, после событий, ужас которых может сравниться разве что с их бессмысленностью, в то время как в замке лежал труп лесника, а мадемуазель Стейнджерсон, быть может, умирала, у Рультабийля появилось желание поразмышлять. Тем не менее он так и поступил с хладнокровием великого полководца в разгар сражения. Закрыв за нами дверь, он указал мне на кресло, не спеша сел напротив и, естественно, закурил трубку. Я стал смотреть, как он размышляет, и… уснул. Когда я проснулся, было уже светло. Часы показывали восемь. Рультабийль куда-то ушел: его кресло опустело. Я встал и принялся потягиваться, когда дверь отворилась и вошел мой друг. По его лицу я сразу увидел, что, пока я спал, он не терял времени даром.

– Что с мадемуазель Стейнджерсон? – первым делом спросил я.

– Состояние ее угрожающее, но не отчаянное.

– Вы давно ушли из этой комнаты?

– Как только стало светать.

– Трудились?

– Да, и много.

– Что-нибудь обнаружили?

– Двойные следы, весьма примечательные. Некоторое время назад они могли бы меня смутить.

– А теперь нет?

– Нет.

– Они вам что-нибудь объясняют?

– Да.

– Что-нибудь, касающееся необъяснимого убийства лесника?