Призрак Проститутки

Однако следовало что-то придумать, чтобы объяснить, почему я отвергаю всех женщин, какие попадаются на моем пути. Сочини я сказку о том, что хочу остаться верным девушке в своих родных местах, это вызвало бы бесконечные насмешки со стороны Дикса Батлера, а потому я сказал, что у меня венерическая болезнь. Триппер, буркнул я.

— Через неделю ты будешь здоров.

— У меня такая форма, которая не поддается пенициллину.

Он пожал плечами.

— Всякий раз, как я чего-нибудь схватываю, я просто зверею, — сказал он. — Всаживаю в бабу вместе с гноем и со всем. — Он смотрел на меня. Как всегда, когда Батлер рассказывал о какой-нибудь низости, в глазах у него появлялся огонек. В такие минуты он был необычайно хорош. — Понимаешь, в ту пору я крутился как черт, стараясь залезть в постель к какой-нибудь респектабельной дамочке. Очень меня прельщала мысль заразить ее. Ты не считаешь, что я псих?

Настала моя очередь пожать плечами.

— Я это приписываю тому, — сказал он, — что моя мать бросила моего отца, моего брата и меня, когда мне было десять лет. Отец у меня был забубенный пьяница. Избивал нас до одурения. Но, став постарше, мы придумали такую игру: стали считать, со сколькими отцовскими сучками мы побаловались за его спиной. Я ненавидел этих сук — ты только подумай, сколько женщин на этой земле! — за то, что ни одна из них не стала мне хорошей матерью. Старый Король Билл, что сидит на своем холмике в ГИБРАЛТЕ, пожалуй, единственный, кого я мог бы назвать пристойной матерью. Только не говори ему, что я сказал. Он тогда начнет проверять, сколько я перерасходовал на суточных. А я не хочу, чтобы он в это влезал.

Дикс сочетал удовольствие с выполнением служебных обязанностей и свои траты на выпивку записывал в отчет. Когда он предложил включить туда и мои расходы, я отказался. Я не собирался обходить правила, которые он нарушал. Глядя на более трезвых офицеров, с которыми я работал в Городском центре, я без труда уразумел, что занесение в отчет не разрешенных правилами расходов плохо отзовется в твоем «Досье № 201». Мы же дали подписку обманывать противника, а не своих.

А Дикс вел себя так, будто пользовался привилегированным статусом. Такого пренебрежения к правилам, какое допускал он, я не встречал ни у кого в ЦРУ. В тот вечер, который мы провели с отцом в Вашингтоне, я рассказал ему про Дикса, но на Кэла это не произвело впечатления.

— Ферма каждый месяц выпускает по одному такому, — заметил он. — Нескольким это сходит с рук. Большинство сгорают.

— Он человек необычный, — сказал я отцу.

— Значит, кончит тем, что будет вести где-то маленькую войну, — сказал Кэл.

Мои воспоминания об этом разговоре были прерваны Диксом.

— Чем сегодня занята твоя голова? — спросил он.

Я не собирался признаваться, что меня мучает задание сорвать маску с КУ/ГАРДЕРОБА. Поэтому я лишь улыбнулся и окинул взглядом «Балхаус-рези». Какое смешение человеческих особей! Никогда не видел столько людей со странными лицами. Правда, берлинцам выпало на долю иметь чуть скошенные лица — черты словно вырублены острым орудием краснодеревщика (не говоря уже об искорке предприимчивости, которая поблескивает в самых тусклых глазах). У оркестрантов, игравших в конце зала, был такой вид, будто они играли на пожаре рейхстага. На похоронах фон Гинденбурга, во время взлета и падения Адольфа Гитлера, бомбардировок союзников, оккупации, причем всегда с одним и тем же выражением. Они — музыканты. Через десять минут наступит перерыв, и они смогут покурить или пойти в уборную — это имело для них куда большее значение, чем история. Исполнив один за другим американские хиты «Персик в окошке», «Господин Песочник» и «День и ночь крути рок» — последний заставил уйти с танцплощадки даже самых сластолюбивых буржуа (я в этот момент подумал, что лишь процветающие немцы в крахмальных воротничках способны придать пороку достоинство серьезного восхищения женщиной), — оркестр перешел на лихой вальс с тубой. Это, в свою очередь, заставило сесть за столики всех разодетых молодых представителей преступного мира, а также всех женщин помоложе в розовых и фиолетовых париках.

На нашем столике зазвонил телефон. Молодая американка, сидевшая в другом конце зала, хотела поговорить с Диксом. Она набрала его номер, считая, что он немец.

— Привет, солнышко, — откликнулся он. — Ты ошиблась. Я американец, но это не важно. Все равно можем потрахаться.

— Сейчас приду к вам. Хочу понять, что за болван так разговаривает.

Она оказалась высокой блондинкой, длинноногой, с крупными чертами лица. По меркам животной совместимости — не влияли ли на мои мысли отзвуки ночной жизни нацистов? — она вполне подходила Диксу. Звали ее Сьюзен, Сьюзен Блейлок Пирс, она окончила Уэллесли и работала в американском консульстве. У Дикса, помимо работы в фирме по импорту пива, была «крыша» в виде работы в Госдепартаменте, но когда он соизволил завести на эту тему разговор, Сьюзен Пирс за пять минут раскусила его.

— Вот что я скажу тебе, Рэнди Хафф или как там тебя зовут, кое-кому в консульстве, наверно, до смерти надоело смотреть на твой пустой стол.