Призрак Проститутки

В тот вечер нас повезли за город, в частный дом на окраине Чеви-Чейз, и проинструктировали, как закладывать тайник в сельской местности. Если, скажем, наш агент любит совершать ежедневные прогулки по сельским местам, надо выбрать отстающий кирпич в садовой стене или расщелину в засохшем вязе. Снова я ощупывал глубокие дупла в стволах деревьев. Расщелина, которую я обследовал в темноте густого частного леса, казалась волосатой. Вот так передача! Сначала я никак не мог нащупать пленку, а когда все-таки нащупал, так быстро выдернул оттуда руку, что заслужил от инструктора нахлобучку: «Действовать надо небрежно, приятель, небрежно!»

В последний вечер Бэрнс устроил нашей группе вечеринку у себя на квартире в недавно выстроенном четырехэтажном комплексе средней стоимости на окраине Александрии, штат Виргиния. У него было трое детей, все мальчишки, все светловолосые; я узнал в тот вечер, что они с женой полюбили друг друга еще в школе, в штате Индиана. Миссис Бэрнс, некрасивая, похожая на кувалду женщина, угощала нас тушеной рыбой с сыром и сосисками — тем, чем она потчевала гостей двадцать лет. (Или, как она это называла, «гвоздем своей программы».) Было ясно, что они с Рей-Джимом теперь почти не утруждают себя разговором, а я изучал их, как студент-иностранец, желающий постичь обычаи американцев — жителей Среднего Запада и Юго-Востока страны. И пришел к выводу, что люди типа Рей-Джима не рвут браков, пока не почувствуют, что готовы взять топор и прикончить свою вторую половину.

Меня удивило, до чего вкусным было поданное нам блюдо. Почему-то оно было действительно вкусное. Мы ели молча, следуя присяге, и пили то, что Рей-Джим назвал «моими любимыми итальянскими красными чернилами».

— А любимые они потому, что дешевые.

Младший офицер-стажер, по имени Мэрфи, решил подкусить Бэрнса.

— Итак, сэр, — сказал он, — за два месяца вы дали нам, младшим офицерам-стажерам, немало намеков на то, как вы разделываетесь со шпионами. Я имею в виду — в особых обстоятельствах.

— Дассэр, — сказал Рей-Джим, и рука его, державшая бокал, застыла, словно кожу натянули на палку.

— В таком случае, сэр, удовлетворите любопытство нашей группы, скажите, вам лично приходилось расправляться с иностранцем, ведущим двойную игру?

— Отвечать отказываюсь.

— Никогда не приходилось прибегать к помощи «браунинга»? — спросил Мэрфи. — Ни разу?

— Наша политика против расправ, — заявил Бэрнс. — Однако отдельные случаи a priori[14] не исключаются. — При этом он смотрел прямо перед собой.

— Понял, — сказал Мэрфи, делая револьвер из указательного пальца и кулака. — Пиф-паф, — произнес он, изображая два выстрела.

Я был среди тех, кто совершил ошибку, и рассмеялся.

Но перед уходом каждый получил свое. После ужина Бэрнс достал жестяную коробочку и стал вынимать из нее кусочки почтовой бумаги.

— Я собираю со столов младших офицеров-стажеров рисуночки. Рекомендую вам их изучить. — Он взял одну бумажку, прищурился и сказал: — Это произведение Мэрфи. Оно показывает, что он импульсивен и склонен к самопоеданию.

К этому времени мы все изрядно напились vino tinto[15] и освистали Мэрфи, который в подпитии имел обыкновение молотить кулаками стены в общежитии.

— А это рисуночек Шульца. Шульц, ты готов меня выслушать?

— Дассэр.

— Этот рисунок говорит мне то, что я уже и так знал.

— Дассэр. Что же, сэр?

— Ты, Шульц, беспробудный пьяница.

Настал мой черед.

— Хаббард, твои рисунки чертовски хороши.

— Дассэр.

— Этот листок показывает, что ты ставишь перед собой нелегкую задачу.

— Какую же, сэр? — имел я глупость спросить.

— Пытаешься взлететь, не поднимая задницы.

По-моему, он успел вынести свой добрый приговор по крайней мере еще десяти моим коллегам, прежде чем у меня выровнялся пульс. Вперед, на Ферму!

9

Получив отпуск на уик-энд перед тренировками в Кэмп-Пири, я в пятницу вечером отправился в Нью-Йорк, где встретился с девушкой из Маунт-Холиуока, приехавшей в Нью-Йорк на пасхальные каникулы; мы неоригинально провели время, что не оставило ни у одного из нас воспоминаний, а в субботу я пригласил маму на обед в Эдвардианский зал отеля «Плаза».

Не знаю почему — потому ли, что наши отношения были слишком сложными или слишком поверхностными, — но мы с матерью никогда не были близки, и я никогда не поверял ей своих мыслей и планов, хотя она, как все прелестные и безупречно ухоженные блондинки, обладала неоспоримым влиянием на мужчин. Я постоянно чувствовал, довольна она мной или недовольна, — это проявлялось в первом же взгляде, который она бросала на меня. Она не терпела неприятных людей и была более чем щедра к тем, кто ласкал ее взор.

В тот день у нас был плохой старт. Она злилась, не получив от меня ни строчки за последние два месяца. Я не сообщил ей, что поступил в ЦРУ. Ее враждебность к моему отцу, предсказуемая реакция в этом разнузданном мире вседозволенности, подсказывала мне не афишировать того, что я последовал его примеру. Во всяком случае, я не должен был ей это сообщать. Теоретически жене, детям и родителям следовало говорить лишь то, что ты занят на государственной службе.