Призрак Проститутки

Что же до ожидавших нас трудностей, то эти шестнадцать недель, как нам говорили, давали лишь общее представление о них. В конце концов, за шестнадцать недель ты же не станешь хорошим адвокатом, способным выступать в суде. Тем не менее определенная цель была достигнута. Ученики школы Сент-Мэттьюз, приезжавшие, чтобы выступить с проповедью вечером в часовне, любили говорить за чаем, как тяжело было им учиться. Сообщали они нам это, как правило, потихоньку. «Годы, проведенные в Сент-Мэттьюз, были худшими в моей жизни, но и самыми ценными». Примерно так же можно сказать и о Ферме. Я прибыл туда юнцом, едва окончившим колледж, еще не понимавшим своей натуры и не имевшим никаких достижений за душой, если не считать скалолазания, а вышел оттуда в великолепной физической форме, готовый к уличным дракам, готовый к славе. И еще я был чертовски убежденным патриотом. Если я начинал думать о коммунистах, то не мог заснуть: во мне поднималась смертельная ненависть, и я готов был бы убить первого красного, который влез бы ко мне в окно. Я не столько прошел «промывку мозгов», сколько был заражен лихорадкой ненависти.

При этом я завел множество друзей. Сколько в нашей группе было младших офицеров-стажеров — тридцать? Я мог бы посвятить главу каждому, если, как я подозреваю, мы отводим главы тем, кто достаточно глубоко затрагивает наши чувства. Однако ирония состоит в том, что наши дружеские союзы складывались как у актеров, шестнадцать недель играющих в одной пьесе, любящих и ненавидящих друг друга и неразделимо существующих вместе, а потом не имеющих друг с другом ничего общего до встречи в следующей пьесе. И если я рассказываю об Арни Розене или Диксе Батлере больше, чем об остальных, это потому, что потом я часто встречался с ними.

Однако пребывание в Кэмп-Пири могло закончиться для меня и плохо. Так уж мне повезло при жеребьевке (а может быть, тут сказалась рука отца), что по боевой подготовке я попал во взвод, состоявший из бывших футболистов и бывших морских пехотинцев. Я хорошо справлялся с сидячей работой в аудитории, а Розен еще лучше, но в физических упражнениях нам приходилось тяжело. Я не отставал в стрельбе, а чтение карты было для меня как пирожное, и в тесте на выживание я сорок восемь часов бродил по тропам в лесу вокруг Кэмп-Пири, что после многих лет, проведенных в лесах Мэна, не представляло особой трудности, однако я был безнадежен в нападении исподтишка. Не мог я довести себя до нужного накала, чтобы подкрасться сзади к стажеру, изображавшему часового, и стянуть ему шею лентой (вместо удавки из проволоки). Когда наступал мой черед быть часовым, я весь съеживался еще до того, как лента касалась моей кожи. Мое адамово яблоко, гордость Хаббардов, охватывала паника — а что, если сейчас его раздавят.

Драка без правил проходила лучше. Нетрудно было сделать вид, будто ты ломаешь человеку пальцы, расплющиваешь ему ноги, разбиваешь голень, засовываешь три пальца в горло, тычешь пальцем в глаз и всаживаешь зубы во все части тела, какие тебе доступны. В конце концов, все это ведь было понарошке.

В свободное время мы занимались в гимнастическом зале боксом. Однако все мы чувствовали, что увиливать от этого нельзя. Я терпеть не мог, когда меня били в нос. Достаточно было одного такого удара, чтобы я начинал отчаянно махать руками и дергаться, как марионетка. К тому же меня обуревал страх. Стоило мне чуть посильнее ударить противника, как я тут же говорил: «Извини!» Кого я обманывал? Мое извинение должно было удержать противника от нападения. Я не мог научиться левому хуку, а в моем правом ударе по корпусу не было силы, если же я ее мобилизовывал, то терял равновесие. Мой прямой удар правой был закругленным, как свиная отбивная. Через некоторое время я смирился с неизбежным и стал сражаться лишь с теми, кто был более или менее моего веса, и научился терпеть поражение, но только не удары по носу, который я так защищал, что удары всегда приходились мне по лбу. Бокс вызывал у меня головные боли, сравнимые с теми, какие бывали у меня в колледже после пьянки; самое большое унижение я понес от Арни Розена, который царапался, как загнанный в угол перепуганный кот. Ни один из его ударов по моей голове и телу не пробил твердой оболочки, в которую заключен у меня адреналин, но я приходил в ярость от сознания, что он мог выиграть раунд.