Призрак Проститутки

— Мой страх перед полетами, — сказал Дикс Батлер, — объясняется тем, что я стремлюсь все время повышать ставки. Первый раз я летел на десятиместном самолете, где нет перегородки между пилотом и пассажирами. Ну и должен сказать, я просто не мог не поиграть. Не успели мы подняться, как старина Дикс стал мысленно направлять пальцы пилота, отчего самолет стал вести себя как гибкий прут. Ну, пилот с помощью воли с этим справился. Можно ведь напряжением мысли заставить передвигаться другого человека, но это крайне неэффективный метод общения. — Он перевел на нас, сидевших напротив него, взгляд своих желтовато-зеленых глаз, смотревших по-детски и в то же время серьезно, как смотрит лев в минуты размягчения, как со сладостным удивлением смотрит поэт на маятник, и сказал: — Хорошо, что же я делаю, убедившись, что рука пилота больше не поддается моему влиянию? Я начинаю прислушиваться к самолету. Он старый, и его два мотора с хрипом выбрасывают дыхание из своих легких — представляете, мои уши проникают в недра корабля. Я знаю, как мало нужно, чтобы мотор загорелся или чтобы отлетело крыло. Ничто не удерживает этот летательный аппарат в воздухе, кроме мыслительной силы каждого пассажира и пилота, молящихся, чтобы не настал конец их существованию. А тут, в самой середине, сижу я, маньяк. И я существую за пределами моей оболочки. Я бывал в автомобильных катастрофах, в меня стреляли. Между данным и безграничным существует ничейная земля, и в ней есть правила, которым лишь немногие могут следовать. Трансцендентальный опыт взывает ко мне. Могут ли такие рационально мыслящие головы, как ваши, понять это? Говорю вам, безумец ученый, сидящий во мне, готов был поэкспериментировать. Мне захотелось совершить поломку в механизме того самолета. Можете поверить: желание это было очень сильным. Но эти маленькие людишки, эти изможденные идиоты, которые сидели вокруг меня, так боялись утратить то, чего у них никогда не было, — свою честную, по Божьим законам, жизнь, что мне пришлось отказаться от применения моих способностей. Я до сих пор верю, что усилием мозга мог вызвать пожар. В других обстоятельствах я так бы и поступил. Но тут я заставил себя отступить. Спас самолет от себя. И знаете, джентльмены, от этого усилия мне стало плохо. Лоб у меня покрылся каплями пота величиной с градины, а по печенке словно прошелся взвод морских пехотинцев. Когда мы сели, я не вышел, а выполз из этой летающей колымаги. И с тех пор я боюсь самолетов. Боюсь того, что не сумею справиться с моими вредными импульсами. — Глоток пива. Пауза. Еще глоток. Так и виделось, как медленно течет пиво по его пищеводу, торжественно, будто повинуясь взмаху дирижерской палочки.

Я понятия не имел, говорил ли Дикс серьезно или выдумывал, — а он всегда доводил рассказ до крайностей, — но подозреваю, что это была правда, во всяком случае, так, как он ее понимал, потому что, по-моему, говорил он, чтобы излить душу, — примерно так же, как я исповедовался Регги Минни. На другой день техника прыжка с парашютом сдвинулась у него с места, а я начал продвигаться в боксе, так что даже посмел выйти на ринг против Дикса и настолько держал себя в руках, что даже не поперхнулся, кладя загубник в рот.

— Не слишком старайся, ладно, Батлер?

Это были интересные три минуты. Мы были в шлемах и перчатках, весивших четырнадцать унций, и его прямой удар оказался сильнее удара правой любого другого стажера, а от его первого же хука левой я, шатаясь, завертелся по всему рингу.

Меня охватила паника. Только вид Регги Минни, стоявшего в моем углу, удержал меня от бегства, и я остался принимать град ударов Батлера. Я поистине чувствовал, как мигают, на миг угасая, клеточки мозга от его удара по моей голове. Когда же раз или два он поймал меня прямым ударом правой, я узнал, что чувствует человек, через которого пропускают электрический ток. Такого разряда в моем мозгу больше не повторится. Тогда я впервые начал понимать, что чувствует настоящий боксер, ибо я достиг того состояния, когда ты уже можешь жить в водовороте. Мне больше не хотелось бежать с ринга. Я обрел мир в бою. Блаженное чувство! И черт с ними, с потерями! Какие бы мелкие уроны ни были нанесены моему будущему, они ничто в сравнении с укреплением моего эго.

Я, конечно, знал, что прозвонит колокол и три минуты закончатся. Моя решимость принять все удары, какие боги ниспошлют мне, была ограничена трехминутным контрактом. Ну и прекрасно. Еще три минуты — и меня отправили бы в больницу. Позднее, наблюдая, как Батлер избивает стажера почти одного с ним веса, я поражался силе его удара. Он и по мне бил с такой силой? Я совершил ошибку, спросив об этом Розена.

— Ты что, смеешься? — сказал он. — Он же тебя только раззадоривал.

Этим я частично объясняю мою нелюбовь к Розену.

10