Призрак Проститутки

Внизу все лежали вповалку, скрючившись кто как мог: двое — на узкой скамье, четверо — на столе, еще двое в проходе, прямо на полу, и я лег третьим, втиснувшись рядом. Доски пола были сырые, но зато теплые, к тому же остальные ушли на палубу, и можно было вытянуть ноги. Под мерное хлюпанье днища и шелест волн за бортом я то проваливался в забытье, то снова просыпался. В тесном кубрике стоял отвратительный смрад — смесь чесночного перегара и запаха пота, и при тусклом свете слабенькой синей лампочки над умывальником я видел, как кубинцы инстинктивно приподнимают во сне свои капюшоны-маски, чтобы легче было дышать, но тут же, вздрогнув и на мгновение проснувшись, натягивают их снова. Зачем нужны эти маски — чтобы обезопасить их семьи или соблюсти магический ритуал? Здесь, на бескрайних просторах тропических морей, где Гольфстрим встречается с водами Атлантического океана, магия была лишь младшим партнером коммерции, но в сотне миль отсюда, на южном побережье Кубы, волны Карибского моря оставляют на отмелях волшебные превращения. Мне вспомнился макет медного рудника Матаамбре, который мы соорудили в натуральную величину в Эверглейдс. Последние девять месяцев кубинские боевые отряды отрабатывали там диверсионные операции. И практиковались в совершении налетов. Раз за разом учебный сценарий выполнялся безукоризненно, включая высадку, закладку динамита и взрыв (разумеется, условный), но настоящий рудник так и не удалось взорвать. В последний раз диверсионная группа из восьми человек высадилась за полночь в кромешной тьме на берег, но напоролась на кастровских пограничников. Шестерым участникам операции все же удалось с боем прорваться обратно на отмель, и наши успели их подобрать. Это была самая серьезная из наших попыток взорвать рудник в Матаамбре, но и она бесславно провалилась.

И вот теперь настал наш черед. Подготовка была предельно тщательной. Задание на первый взгляд выглядело довольно просто: войти в контакт с группой кубинцев, которым предстояло надежно спрятать сигнальные ракеты для светового оформления действительно грандиозного действа — высадки экспедиционного корпуса, а это во много раз масштабней santeria, в полусне раздумывал я.

Внезапно я подумал, что, возможно, засыпаю в последний раз в жизни. И, как никогда прежде, я понял, что мы живем в двух измерениях — в бдении и во сне, и эта каждодневная рутина сопровождает нас на протяжении всего пути от рождения и до смерти; каждый человек — это две параллельные истории в одной телесной оболочке; в этот момент мне захотелось написать Киттредж последнее письмо, заклиная ее не оставлять свои теоретические изыскания, столь глубокие и важные, да, глубокие и важные, и, заклиная ее, я проснулся — да, в общем-то, я и не спал, а просто лежал на сырых досках в окружении поэтических фантазий и образов, вихрем проносившихся по закоулкам моего воспаленного мозга в момент перехода от забытья к реальности и обратно. Неожиданно для себя я пружинисто сел и был готов немедленно действовать, даже если до этого еще оставались часы, несколько раз глубоко вдохнул отвратительный воздух и, натянув маску, поднялся на палубу.

Батлер стоял на верхнем мостике, рядом со шкипером. Я знал его — это был тот самый Эухенио Мартинес, о котором я писал Киттредж. Он сделал больше ходок на Кубу, чем любой другой из его коллег в Южной Флориде, и был главным действующим лицом грустной истории, о которой знала половина персонала ДжиМ/ВОЛНЫ. Он хотел вывезти из Гаваны своих родителей, но Харви запретил. Сейчас, поднимаясь по трапу, я услышал, как он подбирается к теме.

— Тут вчера один малый подходит ко мне и говорит: «Я — в маске, и ты не знаешь, кто я, а я тебя знаю. Ты — Роландо». «Если так, — говорю, — то ты должен знать, что я — Эухенио Мартинес, а Роландо — кличка». «Это мне тоже известно, — говорит он, — но нам приказано называть тебя Роландо». «К чему все это, — говорю, — если даже кубинская разведка знает, что Роландо — это Эухенио?» Вот видите, мистер Кэсл…

— Можешь звать меня просто Фрэнк, — сказал Дикс.

— Ладно, пускай будет Фрэнк, Фрэнк Кэсл. Так и буду называть вас — Фрэнк. Так вот, у вашего большого босса мистера ОʼБрайена на все мои просьбы один ответ: мол, мои родители там слишком заметные люди, и, сунься я к ним, меня тут же сцапают. Это логично, согласен — ведь я креол. А коль уж течет в твоих жилах испанская кровь — и дар Божий, и проклятие одновременно, — изволь подчиняться логике. Ведь мы люди вспыльчивые, и надо сдерживать себя, иначе — хаос.