Призрак в Лубло

— Оно и ломаного гроша не стоит. У Кёниггрэца, кроме маленькой пенсии, нет ничего за душой. Надо было быть порядочным ослом, чтобы попросить у короля камергерство, а не что-либо более стоящее. И он получил бы! Но старый черт не менее тщеславен, чем какая-нибудь придворная дама...

На лбу у меня выступил пот, глаза широко раскрылись от изумления.

— Однако это веселая история! Но, верно, хоть с обязательством старого Чапицкого дело обстоит иначе?

— Ой-ой-ой, – захохотал Богоци. – Там еще почище!

Чапицкий вот по сих пор увяз в долгах. – И указательным пальцем он провел по горлу.

— Так надуть бедных молодых! – сокрушался я, размышляя над подобным очковтирательством и перебирая в мыслях события вчерашнего дня.

— Глупости! Молодые прекрасно знали, что всем этим обязательствам – грош цена. Но и им понравился и их пленил этот благородный ритуал.

— Ну, а гости?

— Ах, они тоже все знали.

— И все же восхищались и ликовали?!

— Разумеется. Потому что нам, шарошанцам, некогда задумываться над нашей бедностью. Вместо этого мы постоянно репетируем, как бы мы вели себя, будь мы богачами. И если представление удается, мы радуемся и аплодируем самим себе; если мы видим, что посторонний принимает эту комедию за действительность, нам ясно, что игра наша была безукоризненна.

— Постой-ка, – воскликнул я, схватив его за руку. –

По-твоему, выходит, что в присланной из Парижа коробке были не платья от Шатело..

— Куда там! Да в Париже и нет такого портного. Все это

– лишь ловкая выдумка, комедия! Правда лишь то, что коробка действительно была коробкой. Но в конце концов, –

проговорит он, с неожиданным высокомерием запрокинув голову, – у нас такой обычай, а обычаи, мой дорогой, несомненно, достойны всяческого почитания. Что за важность, чьим достоянием они являются? Хоть они и не наши, но, уж во всяком случае, имеют право на жизнь. Блеск, помпа, оживление и суета, тонкость и изящество, непринужденность и добродушие, всевозможные барские причуды, лошади, серебро, старинные гербы, благородство манер – это принадлежит всем нам. Только все это распылено, разрознено, и если мы по какому-либо поводу искусственно собираем все воедино, – кому до этого дело, не правда ли?. Однако мы уже приехали. Куда прикажешь подвести тебя?

Я остановился в том же трактире, что и вчера, и, прежде чем ехать домой, зашел поутру к директору Ссудного банка, господину Шамуэлю Кубани, чтобы отдать ему сверток, доверенный мне Эндре.

Передо мной был низенький горбун. Я ему представился, на что он ответил приторной улыбкой и тут же, желая угостить меня, вытащил из кармана портсигар, крышку которого украшала эмалевая пчела – символ бережливости. Эта пчела показалась мне такой странной после множества портсигаров с грифами, орлами, сернами, львами, разными другими гербами. . Пчела? В Шароше?

Что нужно здесь назойливой пчеле?

Я передал сверток, сказав, что его посылает господин

Чапицкий-младший.

Господин Кубани развернул бумагу и извлек из нее футляр. Приоткрыв его, горбун заглянул внутрь.

— А, изумрудное колье! – И он потер руки, – Изумрудное колье, – повторил он и передал его служащему, сидевшему за барьером.

Я попросил вернуть мне расписку.

— Да-да-да, – пропел он. – Господин Браник, отыщите расписку, а колье далеко не прячьте. . После обеда его опять возьмут, – Он снова потер руки и с удовольствием взял понюшку из табакерки, на крышечке которой красовалась та же бережливая пчела. – Завтра в Ластове венчается мадемуазель Винкоци.

Кальман Миксат

ЧЕРНЫЙ ПЕТУХ

Так уж повелось, что не только люди умирают, но и болезни. Какая-нибудь знакомая болезнь вдруг исчезает и больше не появляется в поле зрения докторов. Сначала она начинает ослабевать; слабеет, слабеет, и вот, когда становится уже настолько слабой, что не может причинить вреда, смерть отзывает ее, как солдата-инвалида, и посылает вместо нее другую. Смерть тоже меняет свой обслуживающий персонал.

Так кончилась старая честная лихорадка. А ведь когда-то, особенно в пору созревания фруктов, целые деревни лежали вповалку в лихорадке; она трясла людей, кидала в дрожь, так что зуб на зуб не попадал, однако уже не хватало у нее силы совсем извести человека. Вот и пропала лихорадка за ненадобностью, а на ее место пришла инфлюэнца.

Новая метла хорошо метет; в небольшом селе Параска она подмела буквально каждого десятого. Часть их умерла от самой инфлюэнцы, часть же – от осложнений после нее: от чахотки и малокровия. Только тем удалось избежать этой доли, кого врач, доктор Брогли, послал на юг, в хвойные леса, где они поправились – и жирок приобрели, и красных кровяных телец.

Особенно опасной выдалась зима 1890 года. И инфлюэнца была совсем молодой, и зима куражилась: на дворе уже начало декабря, а зима маскировалась под лето.

Ну а поскольку ни тепло ни холод не по губе собаке, в январе весь накопившийся холод сразу тут как тут, и ударили столь лютые морозы, что даже старики диву дались: «Такая стужа, наверное, была в Москве в ту пору, когда оттуда погнали Наполеона. .»