Призрак в Лубло

Только бы разок увидеть! Только бы еще раз посидеть возле нее, под часами в углу, как они обычно сидели, нежно беседуя на кушетке, прижавшись друг к другу. Кушетка была вся продавлена, колола там и сям, но как было хорошо, господи, сидеть с ней рядышком битых три часа подряд! Он то и дело обнимал ее, чувствуя, как по телу разливается горячая волна, не отдавая себе отчета, как и о чем он говорит. Чего только он не рассказывал ей! Почему же сейчас он не знает, о чем говорить с этой чужой ему женщиной?

И зачем только вспоминается ему та девушка? Чего доброго, когда-нибудь все это кончится бедой: ведь эти старики видят его душу насквозь, как через стекло. Еще разгадают, не доведи бог, его мысли!

И он снова прислушался. Старуха гнула свое:

— Потому что супружество только тогда может быть счастливым, если муж покорный. Ведь жене приходится сносить все. Конечно, ей тоже не следует сердиться. Я

всегда умела сделать так, чтобы мы ни одного дня не были в ссоре, а между тем не раз пробегала между нами черная кошка. Помнишь, старик, как я тебе сказала: «Купи виноградник у Пенки!» А ты тогда мне ответил: «На какие шиши?» Так я не давала ему покоя до тех пор, пока он в конце концов сказал: «Пойди продай свою рубашку, все равно у тебя ничего больше нет». Ой, как же он сердился и как я злилась! Но покою ему все же не давала и наседала на него, пока он не пошел и не купил этот виноградник.

Мужчина должен покупать, а жена платить! – И шепотом, словно выдавая какой-то большой секрет, добавила: – Сэкономит на брюхе.

Йошка недружелюбно посмотрел на Марику: как видно, и она умеет экономить на брюхе. Все-таки лучше жить бедно, так хоть экономить не приходится. Что заработаешь, то и проешь. Да так оно и есть: нет заработка, значит, голодаем; но это иной разговор. Потому что в такую пору человек знает, что на нет и суда нет. Но голодать, когда есть?. Кто слыхал такое, чтобы человек заколол свинью в сто шестьдесят килограммов и отказывал себе в еде, когда в хлеву еще два подсвинка? Ведь когда его отец заколет поросенка в тридцать килограммов, у них целую неделю пир на весь мир, у всех жир течет по рукам. А это – что за жизнь?. По целому году не пробовать говядины?.. А его отец каждое воскресенье приносит утром два килограмма парного мяса да еще берет в придачу мозговую кость, каждому достается по кусочку мозгов, намазывают на хлеб и едят перед супом; а какой наваристый суп готовит из этой кости мать! Какие она делает вареники с джемом или с творогом – прямо с кулак... Тут уж есть что покушать... Ну, да ничего! Стань он только когда-нибудь здесь хозяином, уж он проучит этих скупердяев...

Вот если бы еще у него не болела шея! Но что поделать с этой пропастью чирьев? Откуда они, к лешему, взялись у него? Да еще так болят, проклятые, что из-за них даже головы повернуть нельзя.

— Я, милый сынок, говорю это затем, что коли жена себе на уме, то за дом бояться нечего. Жене перечить нельзя – это все равно что богохульство. Ведь жена всего только женщина, но в ее руках счастье всей семьи.

Жофи встала. Пора было уже уходить, чтобы засветло попасть в далекий Дебрецен.

— Ну, если вы собрались, – сказала старуха, – Мари, доченька, принеси-ка пару яиц... О, они пригодятся дома...

Жофи решила не отказываться: раз уж здесь всего вдоволь, то ей, право же, не стыдно и взять; недаром же она проработала здесь, слава богу, только за дружбу да еще за эту похлебку с лапшой.

Но Мари и на сей раз буквально поняла приказ своей матери: принесла всего два яйца. Когда Йошка вскинул на нее удивленные глаза, старуха сама почувствовала неловкость и сказала:

— А ну тебя! – И сама пошла в кладовую.

Старик в эту минуту вышел во двор, может, и он хотел что-нибудь принести. Йошка мигнул Жофи, чтобы та отвернулась, и обнял Мари.

Мари растаяла, как масло; у нее тотчас же закружилась голова, она склонила ее на грудь парню и не стала противиться, когда тот уже умелыми губами (эх, Жужика!) поцеловал ее. Потом она и сама смущенно ответила на его поцелуй и, трепеща от счастья, позволила парню потискать себя.

Когда старуха возвратилась, девица все еще прижималась к парню; пришлось ее оттолкнуть, так как Йошка пока еще не хотел целоваться у всех на глазах.

Старуха принесла банку муки и десяток яиц. Это охладило Йошку. Что это для них! Даже на одну яичницу не хватит, ведь в доме семеро детей, да еще внучка с бабкой; одиннадцать человек садится за стол ужинать! Право же, он рассчитывал на большую поденную плату.

Молча они шли домой по заснеженной зимней дороге в далекий Дебрецен. Разговаривать было нельзя, прямо в лицо дул ветер.

Оставалось только думать, но мысли были настолько же простые, насколько и жгучие: Жужика, Жужика! Ему все время казалось, что он разговаривает с Жужикой. Ах ты, Жужика, гадкая, скверная Жужика, разве не лучше было бы, если бы я сейчас сидел у тебя в натопленной комнате, а не топтал сапоги из-за какой-то совершенно чужой девицы?! Ох, какая же ты глупая, ведь и ты бы радовалась, если бы я сидел возле тебя; упустить такие приятные минуты!.