Призраки балета

– Хорошо, – оценил пианист. – И я ее с удовольствием прочитаю, я только фильм видел, а книгу в Болгарии собирался купить, когда ездил, но не успел. Книга про кота, смешно! Кот по имени да Винчи, да?

И тотчас же замяукал кот – и Цветан и принесший заказ официант вздрогнули и принялись оглядываться.

Лиза и сама долго вздрагивала от этого мяуканья – пока не привыкла, что ее телефон издает такие звуки. Она быстро вытащила его из сумки, продемонстрировала изумленной публике, чтобы успокоить, и прервала кошачий концерт.

– Ты где? – едва поздоровавшись, спросил муж.

Опять эта чрезмерная забота, раньше всегда нравившаяся Лизе, а в последнее время ставшая раздражать ее. Лиза, любившая все анализировать и раскладывать по полочкам, изо всех сил отталкивала от себя все размышления на эту тему, хотя не могла не понимать, что что-то происходит. То ли в ней самой, то ли между ней и мужем происходит что-то такое, о чем она не хочет задумываться, и это само по себе неприятно. То, что раньше казалось ей хорошим, приемлемым и само собой разумеющимся, вдруг перестало быть таковым и стало казаться излишним, ненужным и даже странным.

Вот, например, какое ему дело, где именно она находится в городе Измире, если сам он в городе Казани и приезжать оттуда не собирается? И как он проверит, правда ли то, что она скажет? Такая мысль раньше никогда не пришла бы в Лизину голову, потому что лгать не было необходимости и потому что она всегда отвечала правду.

Правду, только правду, ничего, кроме правды.

Кажется, еще полагается всю правду.

И как я ему скажу всю правду? Где я?

Обедаю в ресторане со знакомым мужчиной? А ведь раньше я так и сказала бы, разве нет? Ведь в этом обеде ничего особенного, и я была бы уверена, что муж именно так это и воспримет. Почему же сейчас?..

Но раздумывать было некогда, надо было что-то говорить, и Лиза с мешающим ей чувством, что придется вести этот неприятный, как она заранее опасалась, разговор на виду у посторонних, бросилась в него, как в ожидаемо ледяную воду.

– Какая разница? Я в «Оздилеке», – правду, конечно же, правду, ничего, кроме правды, только, пожалуй, не всю.

– С детьми?

– Почему с детьми? Они в школе, ты на часы посмотри! – он занят двадцать пять часов в сутки, да сделай скидку на разницу во времени, но Лиза почему-то не делала скидок.

– Но ты давно уехала, я утром домой звонил…

– Я в театре была, меня попросили кое-что перевести, – нет, ну почему я должна постоянно оправдываться, что-то объяснять, как будто я в чем-то виновата?!

– И что ты там делала? – наверно, он не расслышал конец фразы.

В последнее время он часто не слышал или не слушал того, что говорила Лиза, и, может быть, с этого все и началось? Ведь уже год назад она просила его не уезжать, так просила, а он не слушал и не слышал, и во время землетрясения не слушал, и ей уже не хочется ничего ему говорить.

– Говорю же, я переводила, – с чуть большим раздражением, чем она хотела себе позволить, повторила Лиза.

Официант отошел, Цветан ел, тактично уткнувшись глазами в разрезаемое мясо, но ресторан был почти пуст, и ей казалось, что ее слова разносятся по всему залу.

Не было ничего плохого и ничего ненормального в том, чтобы ее муж, с которым они много лет – больше пятнадцати, это ведь немало! – знали друг о друге все до мелочей, спросил ее, где она и что делает, но Лиза в ее взвинченном состоянии последнего времени злилась, и понимала, что злится беспричинно и несправедливо, и от этого вовсе не успокаивалась, а злилась еще больше.

– У нас все в порядке, сейчас я кое-что куплю и поеду домой, – с нарочитой деловитостью озабоченной домохозяйки быстро выговорила она и сама почувствовала фальшь сказанного.

– Хорошо, – сдержанно, потому что тоже не мог не почувствовать ее, ответил муж. – Тогда я позвоню вечером. Или завтра? Когда ты сможешь со мной нормально говорить?

– Что значит «нормально»? – он был прав, и ей стало стыдно и неприятно, но она уже не могла сменить взятый тон и то ли защищалась, то ли нападала, то есть вела военные действия, а раньше даже в их ссорах по пустякам царили мир и согласие. – Я нормально говорю, просто я в магазине, и мне плохо слышно.

Это была ложь. Откровенная, глупая, совершенно лишняя и ненужная ложь.

Ей стало совсем неловко: говорила она по-турецки, а значит, и Цветан и невидимый, но любознательный официант могли ее понять, и понять не только сами слова, но и их лживый, насквозь лживый смысл.

Она отвела глаза – они сидели у сплошной стеклянной стены, и дождь, оказывается, уже перестал и не лил сплошным потоком, и под низкими облаками, вдали опустившимися на горы, кружили какие-то черные птицы.

Опять будет дождь, если верить приметам, которым ее учили в детстве. Если птицы летают низко – быть дождю.

Интересно, думала она, с осторожностью выбирая слова и заканчивая разговор, эти приметы интернациональны? Ее-то учили в Москве, а вот подчиняются ли этим правилам здешние птицы?

Это их тайна – тайна черных дроздов. Что за ерунда лезет в голову, господи?! Какие дрозды?!