Призраки балета

– Ничего себе сказка! Скажете тоже! Впрочем, вы сами сказали, что ничего в балете не смыслите. А у нас муштра, как в армии, нагрузки, как в профессиональном спорте, у многих к тридцати годам ни здоровья, ни личной жизни, а балету любимому ты уже не нужен… да ладно! – она махнула рукой, в которой держала сигарету, и легкие, невесомые частички пепла закружились над столом. – Вы ведь о Пелин пришли поговорить… она, кстати, не курила.

– Вот как? Почему же? – какая теперь разница, почему она не курила, но собеседница Кемаля явно привыкла сама направлять разговор, а он всегда охотно позволял подобным людям вести себя так, как они привыкли. Им так проще, они расслабляются, а задаваемое ими направление иногда само по себе говорит о многом.

– Слишком себя любила, я бы так сказала. Ну и чтобы выделиться как-то, отличаться от всех. Она и замуж-то поэтому выскочила, не подумав. Вы, конечно, можете сказать, что сейчас нехорошо так говорить и надо только хорошее…

– Да ничего подобного! – совершенно искренне отмахнулся от ее реверансов Кемаль.

Как все, кому приходилось сталкиваться с расследованием насильственных смертей, он больше всего ненавидел это лицемерное aut bene, aut nihil. Кажется, в театральном мире тоже не очень уважают народную мудрость.

– Вы ведь ее давно знали, да? – предположил он, рассудив, что его собеседница вряд ли собирается сообщать ему сплетни последнего времени, поскольку – справедливые или нет – они так или иначе задевали бы ее мужа. Значит, дела давно минувших дней.

– С самого начала, – подтвердила его догадку Мельтем, и Кемалю показалось, что в ее голосе прозвучало облегчение. Может быть, от того, что разговор повернул туда, куда ей хотелось и где ее не подстерегали никакие опасности. Правда, ни лицо, ни поза, ни жесты женщины не изменились и не выдали ее – только голос.

Им они не владеют, подумал Кемаль. Жаль, что я поздно это понял и все утро смотрел во все глаза.

На них нельзя смотреть – их надо слушать. Только так можно уличить их во лжи.

– Я как раз начинала преподавать, когда она к нам поступила, – рассказывала Мельтем, и Кемаль заставил себя слушать, хотя был уверен, что ничего интересного не услышит. – Я тогда, конечно, совсем неопытная была, я имею в виду как педагог, но ее сразу заметила. Да любой бы заметил! И физические данные, и растяжка неплохая, и слух… но это у многих было. А у Пелин еще было лицо… они же все, когда маленькие, если хотят понравиться, улыбаются да кокетничают, как умеют, а у этой – губы сжаты, брови нахмурены, глаза внимательные, злые. «Только попробуйте меня не взять! Сто раз повторю, и буду лучше всех!» – что-то такое в ней было, вы понимаете? Сразу видно: непростая девчонка, самолюбия выше крыши, такая работать будет, как зверь, лишь бы лучше других быть. Я ее сразу взяла… но и намучилась с ней потом, разумеется, – Мельтем улыбнулась и сделала паузу, словно предлагая ему сделать нужные выводы и вставить вопросы.

– Тяжелый характер? – понимающе вступил он. – Мне сегодня это многие говорили… не прямым текстом, конечно.

Пусть знает, что ее коллеги уже успели позлословить, – интересно, встревожится или нет?

– Да нашим только дай повод, такого наговорят! – презрительно фыркнула она. – Хотя Пелин… это особый случай. Я, наверно, поступаю неэтично, но все-таки скажу: ее в театре не любили. Или слишком сильно любили, если вы меня понимаете. А от такой любви до ненависти, как известно…

– Я понимаю, – кивнул Кемаль. – Мне сегодня все на что-то такое намекали: и муж, мол, у нее ревнивый, и ваши балетные юноши в нее все влюблены, и карьеристка, мол, она…

– Все правильно, – согласилась Мельтем и вздохнула. – Думаю, вам и про меня наговорили, да? Если даже еще не успели, я сама скажу: я тоже ее не любила. Вы представьте себе: я ее взяла, выделила, возилась с ней… почти как с дочерью, сколько уроков ей давала – отдельно, бесплатно… не ради благодарности, нет! Она талантливая девочка, я это делала с удовольствием, я гордилась, что у меня такая ученица, ее и в театр наш только благодаря мне сразу взяли. Тогда у нас был другой директор, я ходила, просила… да ладно, что уж теперь! Я все это говорю, чтобы вы поняли: Пелин умела наживать врагов. И вы меня извините, но такое не с каждым случается, правильно? То есть я хочу сказать…

– Я понимаю, – поддержал ее Кемаль, хотя подобные рассуждения всегда были ему не по душе. Черт его знает, может, и правда, лучше следовать простому bene или nihil, чем доказывать самим себе, что жертва сама во всем виновата? Конечно, так всем приятнее и спокойнее: мы-то не такие, мы лучше, с нами ничего не случится по определению. «Ах, если бы!..» – сказал бы этим хорошим людям любой, даже недолго проработавший полицейский. – Вы, наверно, в чем-то правы, некоторые прямо притягивают всякие несчастья, – Кемаль давно перестал воспринимать эти уступки как ложь: разве иначе он сможет добраться до истины?