Призраки балета

– Простите, пожалуйста, – в дверь, одновременно слегка постучав, заглянула Мельтем, и по ее лицу и недовольно поджатым губам было видно, что она прекрасно слышала последнюю реплику Нины. Впрочем, пианистка говорила, не понижая голоса, а когда речь заходила о многострадальном спектакле, так и вовсе на повышенных тонах. Таким же тоном, подумал Кемаль, она говорит обо всем, что так или иначе связано с сексом, или, в ее понимании, с безнравственностью. Возраст дает себя знать или это для нее всегда было табу?

– Если я вам больше не нужна, я пойду в театр, мужа подожду, – полувопросительно произнесла Мельтем. – Девочек я отпустила, от них все равно больше толку никакого, устали очень.

– Я тоже в театр, – сказал Кемаль.

– Вы на машине? – засуетилась Нина. – Если да, может, вы и нас подвезете? Мне там еще кое-что нужно в бухгалтерии… и Нелли… да, Эльдар? А оттуда уже домой?

«Скучно бедняге, – почти с сочувствием подумал Кемаль, – ах как скучно, ни перед чем не остановится! И ведь образованная женщина, всю жизнь в музыке, в балете, а по духу – как те бабки, что на лавочках сидят и сплетничают о прохожих. Получается: что торговка на рынке, что пианистка – разницы никакой. И что ей за интерес снова тащиться в театр? Или есть интерес? Ладно, посмотрим…»

Шитые белыми нитками маневры Нины не понравились никому, однако Мельтем, улыбнувшись послаще, пропустила ее на переднее сиденье, а Эльдар хоть и не выразил явного недовольства, но дал понять всем своим видом, что у этих женщин семь пятниц на неделе и никогда не знаешь, что им придет в голову и куда придется за ними следовать. Однако ехать в театр не отказался и сел в машину рядом с Мельтем. Кемаль с интересом понаблюдал, как эти двое картинно и наигранно уступали друг другу лучшее место, вместо того чтобы быстро спрятаться в машине от не утихающего ливня, и почти поплыл по лужам к зданию театра.

– Покажите мне, пожалуйста, где Пелин оставляла свои вещи, – попросил он Мельтем, когда они оказались в наполненном дымом, суетой и музыкой закулисье. Что поделаешь, лучше поздно, чем никогда; в конце концов, он только сегодня узнал, что она где-то оставила куртку, хотя мог бы и сообразить, что артисты держат какие-то свои вещи в театре или там, где репетируют. Может, и зонт обнаружится?

Но зонта не было. В крошечном шкафчике лежали пуанты, валялось кое-как брошенное трико, висела действительно яркая и заметная белая куртка, было еще много каких-то женских мелочей, но зонта среди них не было.

– Вы случайно не помните, какой у нее был зонт? – обратился Кемаль к Мельтем и заинтересованно столпившимся вокруг артистам. Их было немного, они тяжело дышали, видимо, только освободившись от репетиции, и принца среди них не было.

Может, оно и к лучшему. Может, вообще не стоит пока привлекать ничье внимание к этому зонту, особенно тех, кто метит в главные действующие лица. А может, зонт или его отсутствие ничего не значат или значат что-то безобидное, уговаривал сам себя Кемаль, но уже чувствовал, что не успокоится, пока не выяснит все про этот зонт, чувствовал, что это важно, и, как всегда, боялся поверить своей интуиции, полагая, что никакой интуиции нет и быть не может.

То есть, может, где-то в природе она и встречается, но лично у него, у Кемаля, никакой интуиции нет, и полагаться он должен только на опыт, хорошую память, логику и вещественные доказательства.

Но зонт – или его необъяснимое отсутствие в такую собачью погоду – разве это не вещественное доказательство? Конечно, вещественное, знать бы еще – доказательство чего!

– Серо-черный, длинный, с изогнутой прозрачной ручкой – уверенно ответил мужской голос, и Кемаль подумал, что ожидал бы подобных слов от какой-нибудь наблюдательной подружки или соседки по раздевалке. Все у них здесь не как у людей, ей-богу! У Айше было два зонта, но спроси его сейчас, какие у них ручки… да уж, пора на пенсию! – Дорогой зонт, она его в «Маркс энд Спенсер» купила. Я при этом присутствовал, поэтому и знаю.

Последнее пояснение было сделано нарочито тщательно, словно предупреждая и заранее отметая возможные коварные вопросы, и из группы наблюдателей чуть ли не с поклоном (мол, всегда к вашим услугам, спрашивайте – отвечаем!) выдвинулся молодой человек с гривой непокорных темных волос и такими выразительными длинными бровями, что Кемалю сразу стало ясно, кто это. Гримасы русской пианистки были смешны, но точны.

– Господин злой волшебник? В миру Тайфун? – отвечать другим тоном на его шутовской поклон не хотелось. Господи, они же все почти подростки, с ними и надо как с подростками!

– Йес, сэр, он самый! Злой и страшный колдун, и на том зонте отпечатки моих злобных пальцев! – он приподнял руки в каком-то изломанно-красивом жесте. – Правда, зонта нет, значит, и следов нет!

– Вы так хорошо помните ее зонт? – осторожно начал Кемаль.