Призраки балета

– Означает ли это, что я ее убил? Спросите, не стесняйтесь! И я вам отвечу: о да, я помню ее зонт! Но: о нет, я ее не убивал! И вам придется мне поверить, ибо железное алиби у меня есть, а мотива – увы, нет! И никакой зонт не поможет вам меня обвинить! – молодой человек вошел в роль, а его длинные эффектные руки так и порхали во время его речи – видимо, так, как крыльями хищной птицы, положено ему махать ими на сцене. – Любовь была, о да, но алиби – сильнее!

С этими словами он сделал замысловатый пируэт и, опустившись, на одно колено, склонил голову и прижал руки-крылья к груди, ожидая аплодисментов. Его товарищи реагировали по-разному: кто захихикал, кто хлопнул в ладоши, кто осуждающе зашипел, но во всех глазах читалось то самое жадное любопытство, которое так хорошо знал Кемаль и которое всегда и неизбежно сопровождает всякое убийство и расспросы о нем. Оно заразительно, проворно и вездесуще, оно уже вылетело в коридор и вернулось, приведя за собой еще несколько пар горящих глаз, оно сейчас остановит репетицию, заставит всех бросить любые, казавшиеся важными дела, потому что нет ничего сильнее человеческого интереса к чужой смерти.

– Зонт – это неважно, господин Тайфун, я спросил, чтобы дать ее описание… никак не выясним, куда она из театра пошла… серо-черный, вы говорите? – Кемаль со скучающим видом вытащил блокнот.

Горящих глаз поубавилось, дело превращалось в рутину и ничего не обещало.

– Да, с такими… разводами, – юноша сделал несколько кругообразных движений кистью. Он был явно разочарован тем, как повел себя его собеседник: не оценил шоу и лишил его интереса публики.

– А насчет любви и алиби я бы с вами еще поговорил, – не поднимая глаз от блокнота, как можно равнодушнее сказал Кемаль. – Только попозже и наедине. Вы еще не уходите?

– Я бы рад, но кто же меня отпустит?! А о чем нам говорить? Разве вам еще не все рассказали? – беседа без публики его, похоже, не вдохновляла. Что это – обычное легкомыслие или этакая демонстрация «мне скрывать нечего, пусть все слышат»?

– Что именно мне должны были рассказать, господин Тайфун?

– Про меня и Пелин, про ревность и прочее. Арестовать меня не желаете? Давайте-давайте! Красиво получится, эффектно: злой колдун убил-таки несчастную Одетту, газетчикам понравится. Типа все так вошли в роль… правда, я бы тогда ее на сцене прикончил, у всех на виду, еще лучше бы вышло. Только вот должен вас огорчить: алиби у меня, господин сыщик, чудесное, железное, неподдельное алиби! Мы с Романом последние ушли, он хотел мне кое-что для моей партии показать, а потом я еще к Ринату зашел, они с болгарином нашим фильм какой-то смотрели. Вот так-то! – Тайфун взмахнул руками-крыльями, словно иллюстрируя свою речь: улетаю, вам меня не поймать.

– Нет, как вам это нравится?! – еще одна редкостная птица впорхнула в раздевалку: черные глаза сверкают гневом, черные волосы растрепались, потное лицо искажено возмущением. – «Неаполитанский еще раз – и все!» А «все» означает, что после этого… неаполитанского, – прекрасная Одиллия не удержалась или не сочла нужным удержаться от крепкого слова, – мне еще раз па-де-де репетировать! Что ты молчишь, тебя тоже просили позвать! – набросилась она на Ротбарта. – Типа пока черный акт не доделаем, никто не уходит! Что они себе позволяют, эти русские, я не понимаю?! Мы, что, машины им?! Я лично больше не могу! «Еще раз неаполитанский!», сейчас!

– Это что ты себе позволяешь, надо спросить! – маленькая Нелли даже казалась выше ростом от злости, а русские и турецкие слова создавали странные, но почему-то понятные сердитые фразы. – На часы она мне будет показывать! С педагогами так не обращаются! Я двадцать лет в балете, и никогда себе такого не позволяла! Тоже мне – прима нашлась, блин! Что тебе говорят – то и будешь делать, ясно?! Я ваши фокусы и капризы терпеть не собираюсь! Тебе, соплячке, вкалывать и вкалывать надо и помалкивать, а то довыступаешься! Вот, Шевкет, полюбуйтесь, – бросилась она к приблизившемуся к источнику шума главному хореографу. Возле него со сладкими улыбочками терлись позабытые Кемалем Эльдар и Нина, предвкушавшие хороший скандал, их пыталась оттеснить встревоженная Мельтем, сюда же подтянулись еще какие-то артисты, Одиллия выпрямилась и напряглась, как готовящаяся к прыжку пантера, Нелли повелительно отвела рукой желающих ее успокоить – мизансцена выстраивалась.

– Я уже привыкла к их наплевательскому отношению, я никогда не жаловалась, я это терплю с самого приезда, но всему есть предел! К ним приезжает постановщик – известный, между прочим, постановщик, а они такое устраивают! «Эти русские», видите ли! Ладно я, Шевкет, пусть! Они меня ни в грош не ставят, хотя сами…

– Да мы целый день здесь, у меня все ноги уже!.. Как я завтра работать буду, спрашивается?! – Одиллия не желала сдавать позиций. – Или она за меня премьеру танцевать будет?!