Призраки балета

Кемаль никогда всерьез не заботился о карьере, в том смысле в каком ее понимают большинство мужчин. Ему нравилось то, что он делал, и он никогда не испытывал желания занять более высокое положение на служебной лестнице. Он прекрасно понимал, что тогда он будет больше занят кабинетной работой, кадровой и прочей политикой, то есть тем, что было, по его понятиям, скучной бюрократией, а не живым, реальным делом.

Сейчас он вдруг подумал, что, будь он собственным начальником, он поставил бы на место этого ученого юнца-психолога и продолжал бы расследование по всем направлениям, не поддаваясь веяниям моды. Как же, везде серийные убийцы, а у нас нет! Теперь и у нас свой будет – красота!

И будь он начальником, он легко и законно узнавал бы то, что при его нынешнем положении он вынужден был узнавать, используя личные контакты. Коллеги любили его, может быть, именно потому, что он не стремился быть лучше кого-то и не мешал ничьему продвижению по службе, поэтому с этим обычно проблем не возникало, но все же, все же…

Вот, например, он мог и не узнать того, что история, рассказанная ему Мельтем, подтвердилась лишь наполовину.

Молодой сыщик (Кемаль хорошо представлял, сколько труда и времени пришлось ему на это потратить!) опросил постоянных пассажиров парома, показывая всем фотографии Шевкета и его жены, и выяснил, что Мельтем действительно возвращалась из центра в указанное ею время. Только вот мужа ее на том же пароме не было. Свидетельница утверждала это с непонятной сначала уверенностью, которой потом (Кемаль представлял, сколько времени, ловкости и личного обаяния было на это потрачено!) нашлось очень простое объяснение. Девушка регулярно ездила на том же пароме, что Шевкет и его жена, потому что работала примерно в то же время, что они, и давно заприметила высокого красавца с неинтересной, по ее мнению, женой, и, как можно было понять, поглядывала на эту пару и наблюдала за ними. Поскольку интересовал ее сам Шевкет, а не его спутница, то можно было поверить, что девушка вся извертелась, высматривая объект, но – увы – безрезультатно.

Точно так же Кемаль узнавал другие новости от коллег и прекрасно понимал, что всей информации ему не получить.

Сам он узнал от прекрасного принца, что они с Пелин выбежали из театра под одним зонтом – его собственным. Зонт был предъявлен ленивым грациозным жестом, обычный черный мужской зонт, даже странно: если учесть надоевшие Кемалю намеки, зонт Эрола должен был быть женственно-розовым. Или, наоборот, голубым?

Принцу казалось, что свой зонт Пелин тоже взяла, но поклясться в этом он не мог: не обратил внимания. У этих женщин (презрительное пожатие плеч, выразительная усмешка – похоже, справедливы намеки!) вечно что-то в руках – сумочки всякие, косметички, пакетики, зонтики. Что-то она точно несла, может быть, и зонт, черт ее знает.

Все тот же черт.

Оставив, по его словам, Пелин в кафе, Эрол отправился домой, и ни подтвердить, ни опровергнуть это было невозможно.

То есть если бы он, Кемаль, был начальником, то распорядился бы послать людей и проверить каждое слово, но в его положении…

Он выпрямился, чтобы не задремать.

«Как трон-то, оказывается, действует! – усмехнулся он. – Надо же, о карьере задумался! Скоро на пенсию, а я спохватился! Все, хватит, пойду гляну, кто тут еще в зоне доступа, так сказать… и домой! Перемена декораций, картина третья, хватит с меня!»

Подумав о доме, он набрал номер жены.

– Ай, – неожиданно, наверно заразившись привычкой русских, он назвал ее этим уменьшительным именем, которым никогда не пользовался. Так когда-то обращались к ней ее американизированные друзья, но все они остались в прошлом, в совсем другой жизни, а ему нравилось имя Айше, и он никогда не испытывал потребности сокращать его. Хотя это звучало красиво: «Ай» – «луна». – Ты дома?

– Еще нет, но скоро буду, – быстро ответила Айше.

Она всегда говорила по телефону, особенно по мобильному, с такой скоростью, которая граничила с невежливостью. Кроме того, говорить с ней по телефону можно было только о чем-то нужном и конкретном, все пустые, по ее мнению, или долгие и важные разговоры она пресекала сразу же, полагая, что тогда нужно просто договориться о встрече.

– Я тут сижу на троне и подумал…

– Где ты сидишь?!

– На троне. В театре. Я, наверно, приду пораньше…

– А что, на пенсию захотелось? – проницательно усмехнулась Айше. Ей никогда не надо было ничего объяснять, и это странное ясновидение всегда удивляло Кемаля. – Это пройдет, ты просто устал. Приезжай, только ко мне знакомая на полчаса зайдет, ладно? Мы с ней как раз подъезжаем…

– Конечно, о чем речь! – заторопился Кемаль. Он терпеть не мог нарушать планы жены, всегда подсознательно боясь, что она, после опыта неудачных браков и нескольких лет независимости и воинствующего феминизма, пожалеет о потерянной свободе. И хотя Айше не давала ни малейших поводов для подобных мыслей, разве что, как и он, проводила много времени на работе, Кемаль все равно старался ни в чем не мешать ей. Подруг у нее было мало, заходили они редко, интересно, что это за знакомая?