Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе

Однако, когда Мамаша принялась с помощью Спаркса готовить, многие изменили свое решение. Нестерпимо аппетитный запах шел от жарившегося мяса, капающего жиром и подгорающего на угольях. Никто из нас с полудня толком не ел, а то и с раннего утра, воздух был морозный, со снежком, и припахивал хвоей. На таком воздухе жарящееся мясо пахнет особенно хорошо.

Джил заставил меня выпить кофе, потому что зубы у меня стучали. Я не то чтобы замерз, а просто захирел от потери крови. Кофе доставил мне большее удовольствие, чем прежде выпитое виски, после чего я украдкой взял кусочек мяса, постаравшись, чтобы Мартин не видел. Однако, пожевав немного, я понял, что все равно есть не смогу. И налил себе еще кофе.

Спаркс отнес пленникам мяса, хлеба и кофе в их собственной посуде. Мексиканец ел, понемногу накладывая в рот, не спеша и с удовольствием. Его крепкие челюсти равномерно двигались, и отблески костра играли на них. Он запивал мясо большими глотками кофе, и в знак одобрения кивал Мамаше. Покончив с едой, он глотнул виски, предложенного Джилом, скрутил и закурил сигарету и уселся, скрестив ноги, пуская дым двумя тонкими струйками через нос и одной широкой, разраставшейся в облако, изо рта. Он смотрел на костер и подчас улыбался про себя, наверное, своим воспоминаниям.

Старый Хардуик тоже поел и мяса, и хлеба, только он едва ли соображал, что делает. Он жевал с полуоткрытым ртом и при этом не переставал таращить глаза. Иногда он продолжал жевать, уже проглотив кусок. Часть хлеба раскрошил и рассыпал на землю, пока сам пережевывал мясо.

Мартин выпил кофе, а от еды и от виски отказался. Он сидел задумавшись, держа в руке записную книжку и карандаш. Нелегко было писать такое письмо. Он то смотрел остекленевшими глазами в огонь, то, встрепенувшись, оглядывался по сторонам, начинал водить карандашом по бумаге, а потом опять вперивался невидящим взглядом в огонь. Прошло немало времени, прежде чем он вплотную взялся за письмо, и то дважды выдирал странички, написав всего несколько строк, и начинал заново. В конце концов он как будто забыл, где находится и что его ждет, и стал писать ровно, не спеша, только изредка вычеркивал строчку или слово двумя твердыми прямыми линиями.

Джил заставил меня прилечь, укутавшись в несколько одеял и привалившись спиной к хижине, но в просвет между сидевшими у костра Мамашей и Тетли, которые ели, курили и лишь изредка перебрасывались словами, мне видно было лицо Мартина и его руку с карандашом.

Кто-то подменил молодых Бартлетов, они пришли к костру, но есть тоже отказались, только выпили кофе и покурили. Было очень тихо, хотя вокруг костра теперь уселись все, кроме охраны, Тетли распорядился, чтобы караульные несли службу стоя. Некоторые разговаривали пониженными голосами, временами кто-нибудь начинал смеяться, но тут же осекался. Тетли все посматривал на Джералда, который не поел и даже не стал пить кофе и курить, а только подбирал хворостинки и старательно ковырял ими землю, а потом, заметив их у себя в руке, отшвыривал прочь. Когда с новым порывом ветра снег опять понесло волнами, все стали поглядывать на небо, хотя смотреть там было решительно не на что. Ветер, однако, вскоре упал и снег поредел. Он, главным образом, сыпался с сосен. Меня клонило ко сну, и все казалось, что я смотрю издалека на какую-то картину. Поев, Гэйб Харт укутался в одеяло и улегся спать тут же, рядом со мной, но все остальные силились бодрствовать, хотя многие клевали носами и тут же, встрепенувшись, начинали озираться по сторонам, будто что-то случилось. Только молодой Тетли мешал нашему привалу превратиться в сонное царство. Временами, отложив свои хворостинки, он вскакивал, отходил быстрыми шагами на самую грань света и тьмы и останавливался там, спиной ко всем, потом внезапно поворачивался, возвращался к костру и подолгу стоял, прежде чем снова сесть. На третий или четвертый раз отец, подождав, чтобы он сел, наклонился к нему и что-то сказал. После этого парень уже больше не вставал, и только руки его были все время в движении.

Потом и у меня глаза отяжелели, я уснул. Проснулся вдруг с сильно разболевшимся плечом, с шумом в голове и с пересохшим ртом. Я чего-то испугался и хотел выскочить из своих одеял и встать, но какой-то груз удерживал меня, не давая подняться. Казалось, свались он с меня, и я взлечу, как лист, подхваченный ветром. Все стало каким-то призрачным, и только боль была явью, да еще груз.

Груз оказался Джилом. Он под мою больную руку просунул ладонь, положил мне ее на ребра и осторожно, но твердо держал меня, не давая встать.

— Что с тобой? — спросил он.

Я сказал, что ничего, и он помог мне сесть и прислониться к хижине. После сна я ослабел и совсем разнемогся. Плечо округлилось и отвердело, как речной окатыш, и боль достигала грудины впереди и позвоночника сзади. В самой середине засел маленький, но очень настырный раскаленный шарик.

— Ты околесицу какую-то нес, — сказал Джил, — бился, как рыба на суше. Я подумал, может, бредишь.

— Да нет, я ничего.

— Приснилось тебе, видно, что-нибудь.

Он немного помолчал.