Призраки и чудеса в старинных японских сказаниях. Кайданы

Из Ното он выехал, когда зима уже разгулялась, все вокруг замело снегом, и, хотя конь под Томотадой был выносливый, продвигался он медленно. Дорога петляла по горной местности, где селения попадались совсем редко. На второй день утомительного путешествия один безотрадный час сменял другой, и под вечер Томотаде стало ясно, что до ближайшего приюта он доберется лишь глубокой ночью. Молодой самурай забеспокоился, и на то была серьезная причина: надвигалась снежная буря, ледяной ветер уже хозяйничал в окрестностях, а изможденный конь начинал спотыкаться. И вдруг приунывший было Томотада заметил впереди соломенную крышу хижины на вершине поросшего ивами холма. С трудом заставив обессилевшего скакуна подняться по склону, Томотада громко постучал в тяжелые ставни, защищавшие жилище от ветра. На стук выглянула старуха и при виде красивого юноши тотчас запричитала:

– Ох, жалость-то какая, молодой господин путешествует один-одинешенек в такое ненастье! Входите же скорее, милости просим!

Спешившись, Томотада отвел коня в сарай на заднем дворе и заторопился в дом. Там у очага, в котором потрескивала бамбуковая щепа, грелись старик и девушка. Путника почтительно пригласили сесть поближе к огню, а старуха со стариком тем временем принялись разогревать рисовое вино и готовить ужин для гостя, вежливо расспрашивая его о путешествии. Девушка почти сразу молча удалилась за ширму, но Томотада успел с удивлением заметить, что, несмотря на грязную, ветхую одежду и длинные спутанные волосы, она дивно хороша собой. Интересно, что такая красавица делает в бедняцкой хижине, затерянной в глуши?..

– Добрый господин, – между тем обратился к Томотаде старик, – до ближайшей деревни путь неблизок, а снег все валит, да и ветер крепчает, дорогу уж совсем засыпало. Скакать верхом нынче ночью – дело опасное. А потому, хоть наша лачуга и недостойна вашего присутствия, оставайтесь-ка у нас ночевать. Роскоши мы вам не обеспечим, зато будете в целости и сохранности. И о лошадке вашей мы позаботимся.

Томотада с благодарностью принял предложение, втайне порадовавшись возможности получше рассмотреть девушку.

Еда, приготовленная стариками, оказалась простой, но обильной, и хозяйская дочка вернулась из-за ширмы, чтобы подать гостю подогретое вино. Она переоделась и теперь сидела перед Томотадой в незамысловатом, но чистеньком домотканом кимоно, а буйные длинные волосы были тщательно расчесаны. Когда девушка наклонилась поближе наполнить чарку, молодой самурай замер от восхищения: юная крестьянка была прекраснее всех женщин, коих ему доводилось встречать, и двигалась она с несравненным изяществом. Но старики вдруг принялись за нее извиняться:

– Умоляем вашу милость простить Аояги[29] за невежество и непочтительность! Что поделать, наша дочка выросла здесь, в горах на отшибе, и совсем не знает, как нужно прислуживать благородным господам…

Томотада немедленно возразил – дескать, он безмерно рад, что ему прислуживает столь очаровательная особа. При этом юноша глаз не мог отвести от Аояги, хоть и видел, что пристальное внимание ее смущает. Еда и вино меж тем оставались нетронутыми.

– Добрый господин, – забеспокоилась старуха, – мы надеемся, вы все же отведаете нашей скромной пищи. Угощение, конечно, не ахти какое, но вы, должно быть, озябли на ледяном ветру, а это поможет вам согреться.

Томотада, чтобы угодить старикам, через силу поел немного и пригубил вино, однако все его мысли были заняты Аояги, зардевшейся от смущения. Он заговорил с девушкой и обнаружил, что ее речи не менее прекрасны, чем облик. Если она действительно выросла в горах, ее родители, вероятно, когда-то занимали высокое положение в обществе, ибо манера вести беседу выдавала в ней барышню благородного происхождения. Неожиданно для себя Томотада, вдохновленный сладким томлением в сердце, сложил пятистишие, в котором таился вопрос к девушке:

Тадзунэцуру,
Хана ка тотэ косо,
Хи-о курасэ,
Акэну-ни отору
Аканэ сасуран?

«Торопился проведать родных, но в дороге цветком невольно залюбовался. Далеко еще до утра. Отчего же мерещится мне робкий отблеск алой зари?»[30]

Не задумавшись ни на мгновение, Аояги ответила, и тоже пятистишием:

Идзуру хи-но
Хономэки иро-о
Вага содэ-ни
Цуцумаба асу мо
Кимия томаран.

«Если я рукавом закрою стыдливый румянец рассвета, тогда поутру, может статься, господин меня не покинет»[31].