Призраки Иеронима Босха

– Я человек пропащий, – сказал брат Герретье, – и смерть моя не за горами. При жизни у меня ничего не было, и смертью богатств я себе тоже не наживу. Но у тебя-то есть собственный замок, и ты был знатным человеком, хотя бы и наполовину.

– Я больше не живу мою судьбу, – ответил брат Январь задумчиво и поглядел вдаль, куда-то в мутную пелену начинающейся весны. – Знаешь ли ты, как это бывает? Были бы у тебя земные привязанности, ты укоренялся бы в земле-почве, как растение: один корень – жена, другой корень – дети, самый толстый корень – твой дом, а есть еще такие корни, как лошади, коровы, овцы, птица домашняя… даже одежда, даже старые башмаки – все это корешки, которыми ты врастаешь в землю. А потом вдруг обрываются корни, и тебя здесь больше ничто не держит.

– Так живут монахи и бродяги, – сказал брат Герретье, – но и они боятся умереть.

– У монахов и бродяг остались кой-какие корешки, – возразил брат Январь. – А у таких, как я, ничего нет на этой земле, поэтому мы ничего и не боимся. Даже наша судьба больше не наша, и наша жизнь – не наша. Нашей будет только смерть, да она когда-то еще будет!..

– Разве ты поднял бунт не ради того, чтобы победить? – испугался вдруг брат Герретье.

Гервин ван дер Зее долго молчал, не отвечая ему. А потом вдруг сказал, подняв голову к облакам:

– Нет, конечно. Мы победить не сможем, брат Герретье, мы все умрем. Вопрос только – когда и каким образом.

– Зачем же ты тогда затеял все это?

– Разве я это все затеял? – вопросом на вопрос ответил брат Январь. – Это затеялось само по себе и затянуло меня, как под воду.

14

О том же размышлял и брат Эберхардус, предатель, который вовсе не был плохим человеком, но только лишь дал слабину. Брат Ангелиус был на него сердит и с ним не разговаривал, но брат Эберхардус знал его доброе сердце и потому сумел подольститься. И в конце концов брат Ангелиус сказал ему с гневом:

– Ну, что тебе? Говори и уходи поскорее, пока я не ударил тебя вот этой медной сковородой!

– Плохо мне, брат Ангелиус! – сказал Эберхардус и ударил себя в грудь. – По ночам не сплю.

– Вот и хорошо, что не спишь, – проворчал брат Ангелиус. – Ты ведь все рассказал, о чем говорить не следовало.

– Однако же брату Сарториусу я не навредил, – возразил брат Эберхардус.

– Зато навредил брату Герретье. Ему пальцы переломали и на смерть увезли.

– Это правда, – признал брат Эберхардус. – Но что же мне делать? Всеми органами чувств, которые мне отпущены, в том числе и теми, о существовании которых я ранее не подозревал, я ощущаю, как в аду варится для меня особая предательская похлебка и как добавляют туда зелье Иуды, сильно жгучее и жуть какое ужасное.

– Кто заслужил зелья Иуды, тот получит зелье Иуды, – отвечал брат Ангелиус сурово, насколько у него вообще получалось говорить сурово. – Как тебе избегнуть этого? Предательство – такая вещь, которую исправить невозможно.

– Если уж не удалось спасти ни брата Альбертина, ни брата Герретье, – сказал Эберхардус, – то следует, по крайней мере, помочь брату Январю.

– Ну так иди и сражайся в его войсках! – сказал брат Ангелиус. – К чему сидеть на моей кухне и вести все эти плаксивые разговоры?

– Тебе-то хорошо, – огрызнулся брат Эберхардус. – Тебя-то не пытали, тебя-то не поставили перед страшным выбором, вот ты и вышел чистеньким из этой истории. Я бы еще посмотрел на тебя, если бы инквизиция взялась за тебя как следует.

– В мире все так устроено, – отвечал брат Ангелиус, – что если человеку не дано выдержать какое-то испытание, то оно ему и не посылается. А если дано, то посылается. Стало быть, ты мог бы и выдержать, но не выдержал, а я бы в любом случае не выдержал, так что испытывать меня было бы нечестно.

– В свою пользу всякий горазд рассуждать, – вздохнул брат Эберхардус. – А я вот что думаю. Войско у Гервина изрядное, но ему никогда не победить, потому что против него будут высылать все более сильные армии и одна из них его погубит.

– Если даже ты, сидя в обители, об этом знаешь, – думаешь, Гервин ван дер Зее об этом не знает?

– Он-то знает, но когда начинается прилив, никому его не избегнуть: против волны пойдешь – погибнешь, с волной пойдешь – погибнешь. Это дорога к смерти, как, впрочем, и любая другая. Сколько ни живи – конец один.

– К чему ты ведешь свое рассуждение? – спросил брат Ангелиус.

– У нас ведь сохранились те книги, по которым брат Сарториус читал, когда призывал из иных миров людей, рыб и прочих?

– Одна сохранилась, – сказал брат Ангелиус. – Та, самая страшная.

– Давай по ней почитаем.

Ангелиус долго молчал. Ходил по комнате, переставлял вещи, трогал стены, посидел на кровати, где когда-то лежал, захлебываясь кашлем, брат Сарториус. Постоял у окна, поковырял в носу и в ухе. Потом молча вышел и спустя бесконечно долгое время возвратился с книгой, завернутой в платок.