Призраки Иеронима Босха

– Зачем же умирать? – ревело чудище. – Зачем умирать, моя крошка? Жить будем, жить! Деток нарожаем! Герцогство расширим, завоюем кого-нибудь! Кому не понравится – тем головы долой. Эх, хорошая нас ждет с тобой жизнь, красавица!

Герцогиня от таких слов падала в обморок, но чудище набирало в рот воды и брызгало ей в лицо, после чего продолжало свои веселые речи. От ужаса и отвращения Беатриса делалась больной.

Но выхода не находилось. Живые свидетели действительно нашлись, смело предстали перед герцогским судом и во всеуслышание утверждали, что Беатриса действительно обещала руку и сердце этому ужасному барону.

Наконец прибыли и ученые богословы и сообщили, что за клятвопреступление женщина подлежит сожжению на костре. Это очистит ее тело и душу и отправит прямиком в объятия Господа, которому она расскажет все остальное, в чем еще согрешила. Но самый большой ее грех будет уже искуплен смертью на костре.

Выбор у герцогини стал как между веревкой и удавкой: что на костер идти в объятия к Господу, что на брачное ложе в объятия к чудовищу. Пожалуй, к Господу было даже предпочтительнее, и Беатриса начала склоняться к этому решению.

Народ, правда, считал, что это уж чересчур: если герцогини не станет, что будет с герцогством-то? Не лежит ли сейчас Брабант как платок на земле перед первым встречным? Но ученые богословы всех успокоили: у герцогини, мол, есть вполне достойный дядя, нужно только вызвать его из Бреды, где он живет то ли каноником, то ли главным лесничим герцога Нассау и только и ждет случая поднять с земли вышеозначенный платок…

Так что и у народа выбор стал невелик: то ли чудовище над собой признать, то ли неведомого дядюшку из Бреды.

Тут герцогиня собралась с остатками сил и объявила Божий суд. Пусть все решится в поединке.

Несколько рыцарей, прибывших издалека, первоначально хотели заступиться за герцогиню и выйти на бой вместо нее, но как увидели чудовище – так сразу переменили мнение и быстро покинули Брабант. Герцогиня уж решила было сама вооружиться и попробовать погибнуть в сражении. Для этого она надела белую рубаху, распустила волосы и сняла с себя все украшения, кроме колечка на мизинце. В таком вот виде выступила она перед всем Брабантом. Чудовище смотрело на нее, опираясь на свой огромный меч, и дерзко хохотало.

Тут шум поднялся в задних рядах зрителей. По мере того, как нечто приближалось, шум становился все громче, и наконец все увидели, что по реке плывет ладья. В ладье лежит прекрасный юный рыцарь в полном вооружении, а влечет ладью огромный белый лебедь.

Рыцарь, как казалось, спал, но на самом деле он просто смотрел на облака, проплывающие у него над головой, и думал о подводных растениях и рыбах, что проплывали у него под спиной. Удивительно было вот так лежать между двумя плывущими синими лентами, которые как бы протянулись сверху и снизу.

Лебедь повернул к нему голову и прошипел на своем птичье-змеином языке, который Элиас один лишь и понимал во всем мире:

– Мы на месте!

Рыцарь сел в ладье, потер лицо руками и огляделся. Люди столпились на берегу и кричали что-то, ученые богословы, сбившись в стаю наподобие галок, угрюмо таращились на вновь прибывшего, прекрасная герцогиня увидела Элиаса и начала розоветь, а герцогиня Клевская, которая тоже находилась там, готова была лопнуть от злости.

О том, что случилось в Брабанте, Элиас узнал несколько дней назад за ужином. Король-отец, старший брат и королева-мать собрались за семейной трапезой. Присутствовал также каноник. Элиас и братец-лебедь были там же, но ели сидя на полу. Лебедь иногда тягал с тарелки Элиаса овощи и тихо шипел, если Элиас отталкивал его голову, хватая за клюв.

Вечер выдался не очень веселый, давно не было вестей от того брата, что уехал в паломничество в Святую Землю, и королеве что-то взгрустнулось. Поэтому когда сообщили о прибытии жонглера, все немного оживились, король изобразил бурную радость и громким голосом велел позвать его.

Вошел человек тощий, согнутый, с горбом между плечами. Был он весь мокрый и дрожал от холода.

Королева даже подавилась – она сразу подумала о том, не страдает ли ее сыночек за морями подобным же образом. Король же нахмурился – внешний облик жонглера счел едва ли не оскорблением своего королевского достоинства. Как можно в подобном виде явиться ко двору и портить красивую картину королевской трапезной кривыми тощими коленками, горбом и прочими несообразицами?

Жонглер поклонился до земли и слабым голосом поблагодарил за гостеприимство и милосердие, чем еще больше разозлил короля, а королева уже не могла сдержать слез.

Элиас поднял голову и сказал:

– Ну ты и урод, братец!

– Не так уж я и уродлив, милостью святой Беатрисы! – живо отозвался жонглер. Он скинул плащ, и тут оказалось, что между плечами у него не горб, а мешок, из которого высовывалась небольшая лютня.

– Так уже лучше, – заметил король.

Элиас кивнул жонглеру:

– Садись рядом, братец, да подкрепись.