Призраки Иеронима Босха

Покои Ханса Ван дер Лаана находились на третьем этаже. Два окна пропускали достаточно света, чтобы можно было разглядеть изображения на стенах, красивый гобелен с цветами, кровать, отгороженную занавесом, стол на толстых раскоряченных ногах и два старых стула с прямыми, узкими, высокими спинками. На одном стуле сидел сам Ханс ван дер Лаан, другой стул пустовал и как бы намекал рыцарю Фулхерту, что он может здесь расположиться.

Но Фулхерт не стал садиться, а замер в дверях в воинственной позе и в третий раз прокричал, брызгая слюной прямо в лицо священнику:

– Отдай мою жену, черт бы тебя побрал!

– Вы огорчены, мой господин, но все же не следует вам богохульствовать, – мягко остановил его Ханс ван дер Лаан. За свою жизнь он многих людей повидал, многих и в самом различном расположении духа. Что касается разъяренных рыцарей, то этого добра он насмотрелся, наверное, больше всего. И потому сумел сохранить хладнокровие.

– Кто это здесь богохульствует? – не своим голосом взвыл Фулхерт. – Это же вы разлучили мужа с женой! Разве годится так поступать? Где моя жена?

Тут занавеска на кровати зашевелилась, и наружу высунулся рыбий хвост. Женский голос забормотал что-то, и хвост исчез.

Фулхерт дикими глазами уставился на ван дер Лаана.

– Что это? – пролепетал он, едва шевеля губами.

– Это, собственно, рыба, – отвечал ван дер Лаан. – Сама по себе она вполне невинное создание. Как и женщина, что держит ее на коленях. Если не считать того обстоятельства, что она разгуливала по рыночной площади Антверпена совершенно голая, в ней тоже нет ничего особо греховного: она такая же дочь Евы, как и любая другая дочь Евы, да и, собственно, ничем не отличается от Евы, ибо, как уже было сказано, она голая.

– Говорите, моя жена голая? – Из всего сказанного Фулхерт понял только это. – Кто ее раздел? Я сам-то ее такой никогда не видел, а тут, стало быть, на нее глазел весь Антверпен?

– Она отчасти была прикрыта рыбой, – утешил его Ханс Ван дер Лаан. – Даже, можно сказать, она по преимуществу была ею прикрыта, так что весь Антверпен увидел очень немногое.

Фулхерт страшно заскрежетал зубами, но Ханс ван дер Лаан и не такое за свою долгую жизнь повидал, поэтому не испугался.

– Для чего вы привели ее к себе? – спросил Фулхерт наконец. Он озирался по сторонам, как будто хотел увидеть где-нибудь на стене ясно начертанный ответ, но ничего сколько-нибудь утешительного ему на глаза не попадалось.

– Не оставлять же даму раздетой посреди улицы.

– Вы могли проводить ее ко мне.

– Не мог.

– Почему?

– Потому что для начала следует разобраться, что это за дама.

– Черт! Проклятье! Кажется, было ведь уже установлено, что это моя покойная жена?

– По-вашему, покойная ваша жена может вот так спокойно разгуливать голой, с рыбой, по улицам Антверпена?

– Почему нет?

– По-вашему, это нормально?

– По-вашему, Господь допустил бы что-то ненормальное?

– Не приплетайте сюда Господа, – сказал ван дер Лаан, впервые показав, что тоже умеет сердиться. – Это вы за своей женой не уследили.

– Она скончалась родами, ее отпели – между прочим, в этой самой церкви, – и погребли чин по чину. Я лично все оплатил и соблюдал все обряды. И если ей вздумалось выбраться из могилы – виноват в этом не я, а те, кто плохо ее закопал.

– А это, кстати, мысль! – сказал ван дер Лаан, кликнул прислугу и велел позвать пред свои очи могильщика.

Могильщика звали брат Пепинус, он был полумонахом, свои длинные волосы носил нечесаными и грязными, а если его разозлить, грозился насыпать вшей обидчику в пиво. Он был лет сорока и вырос при церкви – найден был подкидышем на церковных ступенях; с тех-то самых пор жизнь его и не задалась, то есть, можно сказать, с самого начала.

– Брат Пепинус, – обратился к нему Ханс ван дер Лаан, – отвечай по всей правде: ты ли погребал достойную супругу вот этого знатного рыцаря, умершую родами, вместе с ее нерожденным отпрыском?

Брат Пепинус заморгал бледными глазками, соображая – как ему лучше ответить: взять дело на себя или свалить на кого-нибудь.

– Да он это был, – вмешался рыцарь Фулхерт, отрезая брату Пепинусу путь к отступлению. – Самолично он. Уж мне ли эту рожу не запомнить!

Брат Пепинус посмотрел на Фулхерта пристально и злобно: он как будто хотел сказать, что тоже не забудет его лица и при случае отомстит, вшами или каким-либо иным способом.

– Итак, ты совершил похороны?

– Ну я.

– И как ты их совершил?

– Как было приказано. Выкопал яму то есть.

– Какой глубины ты выкопал яму?

– Как было приказано, такой и выкопал. Знатных глубоко хоронят. У них гроб большой.

– И ты тщательно ее выкопал, подровнял лопатой, сделал острые углы, похлопал по стенкам ямы?

– Все как положено сделал, – отвечал брат Пепинус. – Да хоть проверьте. Только там сверху же надгробие положили таких размеров, что две семьи могли бы поселиться, не будь оно внутри целиковым.

– Сдвигать надгробие – это дорого обойдется, да и шум поднимется на весь город, а там и до герцога слухи долетят, – заметил ван дер Лаан и посмотрел на Фулхерта.