Призраки Иеронима Босха

Но не поживет человек совершенно без греха, даже если сам он себе в этом не отдает отчета, и вот вместо того, чтобы сосредоточиться на образе лысого мудреца с книгой в руке и жуком под пяткой, монаха, задумчиво жующего солому (правда, он сидел в компании со свиньей в одежде аббатисы, но это не отменяло того факта, что все-таки он был монахом), или на худой конец негодяя с волынкой, горланящего песни, брат Сарториус нет-нет да поглядывал на обнаженную красавицу, которая куда-то брела, погруженная в мечты и помахивающая плоской рыбиной. Рыбина выпучила глаза, раскрыла рот, но, в общем-то, выглядела вполне довольной своей участью.

В образе этой женщины мастер Йерун запечатлел жену одного антверпенского рыцаря, которая была не добра и не зла, не глупа и не умна; внешне она была привлекательна, но острая на язык, умная и с деловой хваткой вдова Йерунова брата Яна. Гербертке так отозвалась о ней: «Ни рыба ни мясо», и это вдруг откликнулось в мыслях Йеруна как «ни горяч, ни холоден», а быть таковым – тоже своего рода порок, хотя и не слишком великий. Вот он и поместил ее среди прочих, недостойных ни райского тепла, ни адского пламени, куда-то в полупрохладное место, а представил обнаженной, как если бы мясо несло рыбу или же рыба сопровождала мясо.

Но брат Сарториус, несмотря на всю свою ученость, не думал в тот момент ни о рыбе, ни о мясе, ни о холоде, ни о жаре, ни о том, что бывают полупороки, которые от добродетели ушли, а до порока не добрались, вот и мыкаются где-то в промежутке. Он покраснел до корней волос, глаза его блеснули, и очень тихо брат Сарториус проговорил:

– Пойдем отсюда.

Действие микстуры оказалось слишком сильным, так что даже голос у брата Сарториуса изменился, он просвистел последние звуки сквозь зубы и выскочил из церкви. Долго он ходил вокруг да около, опустив голову и пиная камушки, потом вернулся к себе, попросил принести ему горячего питья и заснул.

А через несколько дней в Антверпене объявилась покойная супруга Фулхерта ван дер Хейдена, совершенно голая и с рыбой под мышкой.

6

Святая инквизиция была оповещена о событии, спустя неделю и еще неделю до Антверпена добирался дознаватель Абелард фон Аугсбург, с тремя стражниками, одним писарем и одной запряженной в телегу лошадью. Абелард был человеком скромным и ездил на простой телеге, чем наводил ужас на окружающих. Ибо при других обстоятельствах он умел блеснуть манерами и ученостью. А это, по мнению многих, вызывало смущение умов, ведь человек благовоспитанный, высокообразованный и знатный не должен ездить на простой телеге и довольствоваться в быту самыми обычными вещами, но должен требовать вещей изысканных и непонятных, какие только может подсказать ему образованность.

Так или иначе, Абеларда разместили в лучших покоях, подальше от дома соборного причта, и примерно с неделю знакомили с лучшими людьми города и повсюду угощали. Через неделю в том же здании, недалеко от ратуши, устроили специальный зал для допросов и привели туда наконец супругу рыцаря Фулхерта, одетую как монахиня и с рыбой в руках. Явились также настоятель собора Богоматери, Ханс ван дер Лаан, брат Сарториус, призванный как ученый, разбирающийся в сложных вопросах бытия, и, собственно, рыцарь Фулхерт.

Женщина сидела скромно, как ее научили, сложив руки на коленях поверх рыбы. Рыба тоже лежала скромно и только едва-едва заметно раскрывала жабры.

Фулхерт метнулся было к ней, но перехватил взгляд Ханса ван дер Лаана и послушно опустился на место. Он прикусил губу и грозно глянул на святейшего отца инквизитора.

Но тут возникла небольшая заминка.

Внезапно дознаватель обратился к своему писарю:

– А ты еще кто такой?

Вопрос этот показался странным решительно всем собравшимся – даже рыба трепыхнулась, – кроме, собственно, писаря.

Он вскочил, раскланялся на все четыре стороны, широко раскидывая каждый раз руки, затем приложил обе ладони к сердцу и поклонился отдельно самому инквизитору:

– Я, с позволения вашего святого наисвятейшества, писарь святой и наисвятейшей инквизиции.

– Да откуда ты взялся? – не сдержал вскрика Абелард фон Аугсбург. – Не было тебя!

– Был!

– Не было!

– Был!

– Не было!

– Был! Был! Был!

– Как докажешь?

– Для доказательств вам надлежит отыскать мою матушку, ибо батюшка для подобных дел не годится, – дерзко отвечал писарь.

– Спрошу иначе: куда подевался Шеефер?

– Это еще кто такой?

– Писарь! – сказал Абелард фон Аугсбург и крепко ударил по столу кулаком. – Писарь это! Настоящий, а не шут гороховый, вроде тебя.

– Господин мой, вы сердечную рану мне нанесли, – сказал писарь.

Тут он сверкнул глазами и обвел взглядом собравшихся, и в этот самый момент его узнал брат Сарториус (он сидел между братом Ангелиусом и братом Эберхардусом, которые должны были не столько следить за процессом и высказывать какие-то мнения, сколько сопровождать брата Сарториуса и восполнять своими достоинствами его недостатки, из которых первым следует назвать недостаток здоровья).

– Ты! – ахнул брат Сарториус.

– Ты! – заорал писарь, приплясывая на месте. – Добрался-таки до дома, бродяга!