Призраки не умеют лгать

– Я не могу отвечать за своих предшественников, – он грохнул трубкой об аппарат, та жалобно звякнула. – Архив в таком состоянии, что удивительно, как там до сих пор мыши всё не съели. Простите, но помочь вам, увы, ничем не могу, – молодой врач казался искренне расстроенным.

Мой телефон, в последнее время словно нарочно мешающий всем и вся, заиграл весёленький марш. Я виновато посмотрела на мужчин и сбросила вызов. Опять Влад.

– Сколько ещё историй болезни пропало? Полка? Стеллаж? Секция?

Врач молчал, по лицу было понятно, каков будет ответ.

– Нет, – Вселорав посмотрел на псионника, – из этой секции больше ничего не пропало.

Это случилось снова. Если что-то может пролить свет на события… на смерть девочки, то это непременно пропадает. Все ниточки исчезают буквально из рук, будто кто-то невидимый перерезает верёвку.

– Поднимите кадровые списки, – Дмитрий не просил, он требовал. – Я хочу поговорить с каждым, кто работает здесь двадцать пять лет и более, будь это даже бухгалтер или буфетчица.

Главврач, не мешкая, отдал распоряжение по телефону и снова стал что-то торопливо объяснять.

Что же случилось тогда? От чего она умерла и почему винит во всем меня? Почему пропала медкарта? И самое главное – почему на этого призрака не действуют привязки?

Это вопрос к Демону, но спрашивать я не спешила. По той простой причине, что, когда он ответит, я больше его не увижу. Дело будет закрыто. Мысли были плохие, очень плохие. Пока блуждающий не остановлен, могут пострадать люди. Уже пострадали – из-за меня. Но понимание этого нисколько не уменьшало тайного желания продлить… даже не знаю, как назвать то, что происходило между нами.

Надежда на списки, принесённые худенькой девушкой в белом халате, не оправдались. Ни один из нынешних сотрудников не проработал в областном роддоме так долго. Предыдущий главврач успел умереть, как и его зам. Многие переехали и были переведены в другие учреждения. А так как мы не знали, кто именно принимал роды у мамы, то проверить уйму народа, мотаясь по всей империи, нереально.

Станин, не спрашивая разрешения, конфисковал бумаги и, не прощаясь, покинул кабинет. Ещё одна отрезанная нить. Навалилась усталость. Поскорей бы вернуться в машину и уснуть под шорох шин, поскрипывание руля и мерный рокот мотора. Дмитрий будет рядом, и я смогу отдохнуть.

В больнице всё затихло, дежурный персонал предпочитал проводить время в подсобках или специальных комнатах отдыха. Лишь старушка-техничка вяло возила замусоленной тряпкой по полу. Она бросила на нас короткий взгляд исподлобья – жадный, какой-то болезненно любопытный. Я замедлила шаг.

Разве в такой час убираются? Невролога, обследовавшего меня, и то пришлось ждать минут сорок, пока он выбрался из тёплой постели в холодную ночь. А тут такое рвение.

Если бы я была одна, то, отвернувшись, прошла бы мимо. Если бы я была одна, то выбросила бы неприятный инцидент из головы через пять минут. Женщина наверняка устала мыть проклятый пол, по которому ходят все, кому не лень, прямо в уличной обуви, не успеешь закончить, как надо всё начинать сначала, а платят копейки… если бы я была одна.

Демону не требовались выдуманные объяснения. Чутье псионника или что-то иное – интуиция, наитие – не позволили отмахнуться от странной уборщицы.

– Где мы можем поговорить? – спросил он, рывком вытаскивая из её рук швабру.

И ни одного вопроса или протеста не услышал.

Подсобка была узкой, как пенал, тесной, но обжитой. Кушетка, накрытая покрывалом, табурет, стул с висящей на спинке одеждой, маленький трёхногий столик, электрический чайник, пузатая сахарница, немытые кружки и стены, обклеенные цветными плакатами. Весёлые незнакомые лица смотрели со всех сторон. Ощущение – будто находишься в зрительном зале. Мне здесь не нравилось, сильно не нравилось.

Женщина тяжело опустилась на стул и нажала на кнопку чайника. По-моему, она собралась напоить нас чаем, словно в этом визите нет ничего необычного. Никто из нас не нарушил молчания ни пока мы шли, ни теперь, когда руки с узлами выпирающих вен, звякая посудой, разливали кипяток и, подрагивая, пересыпали слипшийся в комки сахар. Ей нужно было время, чтобы собраться с силами.

– Угощайтесь, – глухо откашлявшись, предложила она.

Дмитрий не шевельнулся, как стоял посреди комнаты-кладовки, практически перегораживая путь к выходу, так и остался стоять. Я присела на край стула и пододвинула ближайшую чашку.

– Вы меня знаете? – выпалила я, не в силах больше переносить молчание.

Она посмотрела на меня вскользь, как на неодушевлённый предмет.

– Нет.

– Как вас зовут? – псионник достал листок, изъятый у главврача, и пробежал глазами список.

– Тома… Афанасьева Томария Павловна.