Призраки подземелья

Улица Стиклю расположена в самом мрачном квартале Старого города. Его история уходит далеко в средневековье. Но здесь нет великолепных костелов, которых так много в других местах Старого города. Не увидишь здесь и дворцов именитых феодалов с роскошными колоннами и гербами на фасаде, нет ни изящных ворот с арками, ни дворов-галерей, ни памятников. И здесь почти совсем нет зелени. Ни деревьев, ни кустов, ни цветов. Одни кирпичи и камень. Громоздкие дома, булыжные мостовые и перепутанные, переплетшиеся узкие улички. Такие узкие, что на них не разъедутся две машины.

На этих извилистых уличках, в этих мрачных домах, в полутемных подвалах столетиями ютилась городская беднота: нецеховые ремесленники, мелкие торговцы. Здесь находили приют люди, перебивавшиеся случайными заработками и услугами, воры и скупщики краденых вещей, наконец, колдуньи, гадалки, нищие.

Но среди этой темной и бедной разношерстной мелкоты попадались и иные люди. Здесь поджидал свои жертвы жадный ростовщик, пронырливый меняла, скупщик драгоценностей. В темных подвалах за девятью замками хранили они золото и драгоценности, добытые ценой чужих слез, а то и крови.

Заглядывал сюда и подвыпивший, промотавшийся шляхтич, который, прокутив свое именьице, мечтал снова разбогатеть, хотя бы продав дьяволу душу. Но разбитные горожане и разномастные шарлатаны вконец обирали его, и им перепадало то немногое, что еще оставалось в дворянских карманах.

Тенью скользил в толпе коварный монах, пришедший заключить какую-нибудь нечистую сделку; мелькал пронырливый слуга, посланный своим господином по неотложным денежным делам.

И день-деньской на этих уличках, в подворотнях домов и во дворах, на тесных площадях, всегда полных мусора, навоза, грязи, была давка, звучали шум и раздраженные голоса.

Давно изменился уклад жизни, люди забыли о нищете и бесправии, а немые свидетели тех времен остались. И запутанные улички, пострадавшие от времени и войн, полуразрушенные, мрачные дома, щербатые мостовые все еще ждут архитектора, каменщика, асфальтировщика. Они придут, и придут очень скоро. Может быть, завтра квартал оживет. А пока…

Две тени пересекли одну, затем другую уличку и добрались до желтой кирпичной ограды, опоясывающей костел. Рядом с широкими воротами, уже запертыми на ночь, виднелся узкий вход. Высокий подошел к нему и нырнул в темноту. А его спутник остался у ворот.

Высокий пересек костельный двор и очутился перед узкой калиткой. Как видно, здесь ему все было хорошо знакомо: не теряя времени, он просунул руку между досками, дотянулся до задвижки с противоположной стороны и отпер калитку. Выложенная каменными плитами тропинка провела его через садик к дому.

Три удара в дверь. Тишина.

Снова три удара.

За дверью раздались шаркающие шаги.

— Кто?

— Я, Роза́лия. Открой.

— Ксендз уже спит.

— Спит? А в горнице сквозь ставни виден свет.

— Ну и что, говорю — спит.

Он сильнее дернул дверь:

— Открой, я по важному делу!

— Погоди.

Шарканье затихло, потом снова приблизилось. Дверь скрипнула и отворилась…

Дверь гостиной он открыл сам. Сидевший за столом и что-то писавший настоятель Кря́уна поднялся с места. Это был высокий, костлявый, немного горбящийся старик, некогда профессор духовной семинарии, а ныне — на старости лет — настоятель небольшого прихода.

— А я-то тебя жду не дождусь, почтеннейший, — сказал он таким тоном, от которого гость вздрогнул и остановился.

— Очень приятно, профессор. — Желая угодить хозяину, гость напомнил о его высоком звании.

— Приятно? Сейчас, домине[17], тебе станет совсем приятно, — усмехнулся, едва раздвинув тонкие губы, ксендз. — Какую ты мне прошлый раз краску подсунул, домине?

— Краску? — удивился гость. — Отличная краска, профессор. Настоящая масляная краска, честное слово!

Ксендз шагнул к гостю и, схватив его за отвороты пиджака, стал трясти.

— Что, ты еще лжешь своему пастырю, домине! Я все узнал! Все, все, все! В краску подмешаны вода и мука. Алтарь начал лупиться, святые побелели… Они стали похожи не на святых, а на мельников! Это свинство, домине, свинство высшей марки! И я больше не хочу иметь дела с тобой, домине! Не хочу, не хочу, не хочу! Ступай! — вдруг отпустил гостя ксендз.

От неожиданности тот ударился об стенку, повернулся, однако не пошел к двери, а присел к столу.

В комнате воцарилась тишина. Один шуршал бумагой, скрипел пером, как будто в комнате больше никого не было, другой потихоньку приводил себя в порядок и исподлобья поглядывал на хозяина за столом.

Еще какое-то время было тихо, а потом гость, не дождавшись, когда на него обратят внимание, кашлянул.

— Ну, домине, ты еще не ушел? — не оборачиваясь, спросил ксендз. — Уже пора, пора… Поздний час. Примерные христиане уже спят.

— Профессор, — гость подошел ближе, — есть неотложное и очень важное дело.

— Хватит с меня ваших дел, домине! — по-прежнему не поворачиваясь, ответил ксендз. — Я не позволю себя дурачить! Можешь искать дураков где-нибудь в другом месте, а я не желаю, чтобы меня водили за нос!

— Но, профессор…

— Ступай, ступай — пожалей свой язык и мою голову, домине! Нам больше не о чем говорить!