Призвание

Больно много уж профессий

В наше время развелось,

Как бы не было концессий

Иль желанье прервалось

Мите быть, кем он захочет,

Кем судьба ему пророчит,

Словом или речью ровной

Мачехи, Эльвиры Львовны.

Только стоит ей узнать,

Что наш Митя погулять,

Страсть как любит по ночам,

И Диониса плодам

Придается столь чрезмерно,

Денег тратит непомерно –

Вмиг прервет его доход;

Но доложит наперед,

Что мол Митя наш все врет,

Ты, отец, послушай вот,

Полюбуйся своим сыном,

Уж пора его сечь дрыном…

На учебу ведь не ходит,

В казино, по барам бродит.

Надо б чадо наказать –

Денег временно не слать…

Кто б его бы образумил?!

От безделья обезумел –

Рук своих не поднимает,

Заработать не желает.

Пусть потрудится немного –

Так до часа гробового

Станет шею натирать;

Нам с тобой покойно спать

Митя твой не даст вовек.

Зверь он, зверь, не человек!

И подобными речами

Мужу спать не даст ночами;

Будет долго донимать,

На своем твердить, стоять…

Но наш Митя – молодец,

Понимает, что отец

Хоть и есть добрейший брат,

Впрочем, мог устроить ад –

Сыну сладку жизнь прервать,

Где богатств не сосчитать…

Разум в клетку заключен!

Как бы ни был ты учен,

Будешь жить под властью злата,

И любая сына трата,

Что ножом по сердцу – боль

Иль на рану сыпать соль!

Знал, что страстных он сердец,

Виктор Павлович – отец –

Без ума от этой дамы;

И, чтоб не случилось драмы,

Он умел всегда слукавить,

Дел своих отчет представить

Так, что сложно разобрать,

Может ногу черт сломать!

И поэтому беспечно

Жил наш Митенька конечно,

Во шелках, мехах и коже,

Только б было ему гоже.

Один копит, другой тратит

И себе не скажет – хватит!

На разгульну жизнь спускает,

И к искусству сердце знает

Путь, дороженьку, тропу –

Не одну любил гульбу!

В Большой – спешит на Волочкову,

В Малый – шел на Муравьеву,

Театр Ермоловой знавал –

Безруков Пушкина играл;

Гостем хожь в «Сатирикон»,

Там Аверин сел на трон,

На Пореченкова – в МХАТ

Или просто на Арбат,

Где любил герой гулять,

Вечерами размышлять.

Посетитель галерей

Али Пушкина музей;

Хаживать на Воробьевы

Иль в «Царицыно» на новых

Лодках плавать, в лес – мечтать,

Ветрин может удивлять,

Столь контрастным увлеченьем…

Хоть и плыть любил теченьем,

Но толпе не потакал,

Ни пред кем не лепетал –

На все имел свое он мненье,

Тверд всегда в своем решенье,

Был характером в отца,

Так же красотой лица

Он ему был благодарен –

Вот такой вот «государин»!

Собой чарующ, я не спорю,

И даже самого Париса

Он превзошел в своей красе:

Высок, стройнее кипариса,

И позавидовали б все,

Чему ж… великолепью? Горю?

Попав под власть красы своей

Легко стать пленником гордыни,

Рабом лишь ветрености сей,

Что часто можно встретить ныне;

Но миловал героя Бог,

Хоть, я-то знаю, мог бы, мог

Дать нагоняя за походку,

Уж горделиву и бородку,

Что любит иногда носить

Герой, лишь стоит отрастить.

Был худ лицом и даже бледен:

Табак здоровью очень вреден,

Но бледность эта шла ему.

Ты спросишь: Чем? – Сам не пойму!

Чуть вдавлены виски его,

И на высокое чело

Ложилась челка пеленой,

Небрежной темною волной.

Не строгим был, но строг лицом,

Бровями вблизь к глазницам;

Очам, пылающим огнем,

Дивлюсь… большим ресницам.

Люблю за темноту очей,

За пламенность и страсть речей…

На сём вернемся, повторю:

Проснулся Митя во хмелю.

Глава 4

В глубокой думе пребывая,

Сидел студент, ногой качая,

Все в том же кресле у окна;

Вихром небрежная копна

С чела свисала неуместно,

Он, угнетенный, как известно,

Похмельным взглядом созерцал

То место, где разбит бокал.

О, как хотелось вновь уснуть,

Уйти, сбежать, на все махнуть

Рукой, уставшему сознанью,

Но не поддалась злодеянью

Его иззябшая душа, –

Он, как и все: ел, пил греша,

Живя своим в главе царем,

Сжигая годы, день за днем,

Посредственностью дней влекомый…

Сюжетом старым и знакомым,

Не стану ваше время красть,

Прошу со мною созерцать

Судьбы аль Бога провиденье?

Я право за тобой решенья,

Мой друг, оставлю принимать,

Не будем время обгонять!

Приняв душ, скрепя зубами,

Он увлек себя делами:

Все прибрал, протер, подмел –

Понемногу дом «расцвел».

Выпив в кухне крепкий чай,

И вчерашний расстегай

Микроволнами согрев,

С аппетитом даже съев,

Снова рухнул на кровать,

Погружаясь в сон опять,

Вдруг вскочил, словно прозрел –

На комоде прозвенел

Новый купленный смартфон,

Его резкий, громкий звон

Мити ужас предвещает –

Что в преддверье ожидает

Не январский «Винегрет» –

Ненавистный факультет.

Сессия огнем горит;

Тех, кто книги не зубрит,

Лекции не посещает –

Истерия поджидает!

Да и наш видать такой,

Стал лицом он сам не свой,

Не желая заседать,

Книги умные читать;

А в институт хоть и являлся,

Но не за знаньем, – рисовался

Он там для юных, милых дам,

Чтоб не скучать по вечерам…

Теперь душа его болит,

Как я сказал – огнем горит.

С комода трубку подхватил,

Оповещенье отключил,

Искрой мелькнувшая идея,

Нутро его слегка лелея,

Вдруг к жизни стала возвращать,

Лицо студента оживлять.

Костюм любимый черный свой

Одел он в белую полоску,

Из кожи куртку на меху,

В карман вложил платок, расческу.

Ботинки с острыми носами,

Начистив до блеска, обул;

Шарф повязал себе на шею

И взор на зеркало метнул.

Улыбки нет, хладны уста,

Так не бывает, неспроста!

Взгляд переведши на часы,

Курчавы длинные власы

Расческой уложил назад;

Летит он к другу – звать Бекзат.

Вот уж в комнате его,