Призвание – режиссёр. Беседы с режиссёрами российского кино

Я резал не на монтаже, я резал прямо на площадке. Самому, может, хотелось бы: «Смотрите, как мы умеем», – но нет, так нельзя. Надо уметь быть жестоким в этом смысле, но чтобы люди понимали, ради чего это. Не вырезать артиста, потому что он не зашел в отель обсудить условия контракта, а ему дали роль. Так нельзя, это из прошлого века. Надо там и оставить. А если понимаешь, что артист не справляется с задачей, то надо, значит, здесь, где он фальшивит, указать себе, что не справился как режиссер, или неправильно поставил задачу, или ошибка кастинга. Надо резать или чем-то перекрывать, но что-то надо придумывать.

Цепь случайностей, нелепостей и неосознанное решение

Самое неожиданное место в жизни – это кино. Совершенно не представлял себе в детстве, что окажусь в нем. Книги я любил больше, чем кино. Поступал сначала в математический класс, а не в гуманитарный. Может быть, лень меня подтолкнула в эту профессию. Режиссер ходит с пустыми руками и ничего в них никогда не берет. Как говорят осветители, «рот захлопнул – рабочее место убрано».

Я давно и сразу для себя решил, что никогда не буду режиссером анимации. Сейчас к этому вопросу отношусь более терпимо. Если мне представится возможность делать что-то анимационное, то с удовольствием возьмусь, потому что теперь сильно разошлись две технологические ветки, и это точно будет не похоже на сделанное отцом. Тем более что у меня терпения не хватит заниматься ручным трудом с пленкой и десятиминутный фильм делать год. Я снимал кино на пленку и очень горд собой, что застал тот период. Все было гораздо сложнее снимать, чем сейчас на цифру. Требовались особые навыки снимать кино. Понятно, что для меня такая работа равносильна подвигу, а для него – норма. В этом смысле никакой конкуренции сейчас уже быть не может. Но изначально я для себя решил вопрос так, что по его стопам не пойду, потому что не дотянусь никогда. Я всегда считал отца гением, и в этом нет нескромности, потому что у меня есть критерии гениальности. Гениальность – это в том числе сверхконцентрация. Если может присниться таблица Менделеева Менделееву, то мультфильм отца снится отцу. По этому критерию он проходит точно.

Мне никогда целиком фильм не снился, никогда не осеняло «вдруг». В этом смысле очень пригодилась журналистика: перерабатываешь много информации, она начинает кантоваться, что-то постепенно набирается, вырисовывается общая история, канва, картина, контекст. Поэтому с отцом не боролся и изначально в другую сторону шел, да и вообще кино не собирался снимать. Просто цепь случайностей, нелепостей и неосознанное решение.

Поэтому, наверно, мне гораздо проще было принять то, что он мне рассказывал про суть драматургии и человеческих отношений по системе Станиславского, впитанной им еще от тех, мхатовских педагогов. Тем более что это все подавалось вместе с актерскими байками про Грибова, Массальского, как они фужерами пили коньяк и в шесть утра приходили чисто выбритые. Это все было живое и поэтому усваивалось гораздо легче, чем какие-то сухие лекции. Работало это очень интересно: начинаешь что-то реализовывать на практике, вдруг вспоминаешь какую-то фразу и понимаешь: вот же оно! Практика сошлась с теорией. Научиться от разговоров все равно невозможно, хотя отец играл со мной в очень полезные игры, когда мне было лет семь. Например, определи профессию по внешнему виду человека или куда он едет, чего он хочет.

Влияние отца было через его понимание драматургии, базовые вещи. Это не устаревает, потому что все работает до сих пор. Попытка похоронить систему Станиславского – это для меня фарс и комедия. Его подходы вечны, потому что основа – психоанализ. Он тоже работает. Можно назвать другим именем, переоценить. То же самое пишет Эрик Берн, и все его покупают, читают и даже живут по Эрику Берну. Систему Станиславского теперь называют другими именами. Есть американская актерская школа, но на самом деле это то же самое. Предлагаемое обстоятельство, исходное событие, рисунок роли, задачи, а главное – «искусство в себе» и «я в искусстве».

Я никогда не мечтал в детстве стать режиссером. Повлияли какие-то сильные впечатления. Одно из них – это, наверное, «Письма мертвого человека». Соединилось еще с общей атмосферой, программой «Международная панорама». Наверно, тогда возникло большое желание снять постъядерный мир, антиутопию. Это накрепко засело в голове, и какие-то образы помню до сих пор. Конечно, оставило свой след появление видеомагнитофонов, и, конечно, какие-то фильмы из совершенно необязательной программы. Например, «Американский оборотень в Лондоне» или «Братья Блюз». Молодым кинематографистам эти названия ничего не говорят и для киноведения представляют чисто любознательный интерес. Такие фильмы, естественно, были яркими впечатлениями, потому что совершенно не похожи на то, что можно было увидеть на каналах ТВ.