Призванный хранить

«Уж не по её ли воле, — обожгла вдруг шальная мысль, — меня забросило в чужое столетие? Нет, не хочется так думать. Не получается представить Асмик в опасной роли вершителя судеб...»

Антон чуть не сломал ручку у лопаты. И обнаружил вдруг, что злится по-настоящему. Все они здесь — все до единого — играют какие-то свои роли. Только моя роль мне непонятна, словно написана на другом языке. Или её выдрали с мясом из другой пьесы...

Подошёл Аккер, присел на корточки, придирчиво оглядел Антонову работу и кивнул:

— Тащи внутрь.

Вот так, подумалось Антону. Не «спасибо», не «молодец» — тащи, мол, и все.

Монах был в молельне. Подвернув рукава рясы, он примерял на место подходящий по размеру кирпич. На Антона он даже не взглянул. Того так и подмывало подкрасться сзади и стянуть капюшон с головы. Да ну, крик поднимется... Он шагнул дальше, к алтарю, мимо массивного каменного синтона. Через разрушенный купол светило солнце, лаская лучами лик Богоматери. Антон поднял голову — и слегка удивился... Ему показалось, что он узнал эту женщину.

— Аккер, — тихо позвал он. — Скажи, кто расписывал этот храм?

Горец немного подумал.

— Говорят, будто лет триста назад сюда через Клухорский перевал пришли византийские монахи-миссионеры. Они построили церковь и принялись обращать окрестные племена в христианскую веру. Горцы не захотели поклоняться чужому богу. И когда аланский царь Аббас возложил на себя крест, его народ восстал. Миссионеров перебили, но храм уцелел. И простоял ещё сто лет, пока монахи, посланные царём ромеев, снова не пришли. Наверное, один из них и был тем мастером. Жаль, имени его не сохранилось.

— А женщина... Ну, с которой он писал Богородицу — кто она была?

Аккер махнул рукой.

— Там, за перевалом, когда-то стоял большой город. Им правила царица Регенда. Византийский живописец, приглашённый в её дворец, восхитился её красотой и перенёс на свою фреску. Правда, это только предание, но — кто знает. Она погибла через несколько лет после постройки храма. Монголы осадили город, взяли его штурмом, перебили жителей, а Регенду повесили на воротах. — Аккер помолчал. — Я слышал, дело не обошлось без предательства, но подробностей не знаю. Да, наверное, и никто не знает.

— Неужели никто не уцелел? — спросил потрясённый Антон.

— Нет, — неожиданно резко ответил горец. Антону показалось, будто он пожалел, что разоткровенничался с чужеземцем. Однако любопытство и — ощущение близкой разгадки, почти озарения — взяло верх, и Антон крикнул в удаляющуюся спину:

— А когда это произошло?

— Десять лет назад, — услышал он ответ. — Оставил бы ты это, чужеземец. Тебе никто не говорил, что прошлое ворошить опасно?

Антону приснился большой город. По всем признакам — тот самый, о котором упоминал Аккер. Высокие стены с башнями, посады купцов и ремесленников, харчевни и лавки со множеством товаров, рыночная площадь, заполненная пёстрой толпой, и широкая мощёная улица, ведущая к замку правительницы. И он сам, Антон Изварин, в длинной одежде странника и художника. За плечом, в холщовой сумке, вместе с нехитрой едой на дорогу — кисти, краски, куски холста и кусочки древесного угля для наброска эскизов.

Ноги в стоптанных башмаках ощутимо гудели от долгой ходьбы — ну, да к ходьбе ему было не привыкать. Новые лица и новые впечатления манили вперёд, сердце стучало учащённо, в предвкушении чего-то важного — надо думать, встречи с царицей. Говорят, она очень красива, эта аланская царица, а слава о её мудрости достигает побережий обеих великих морей на Западе и Востоке...

Чудно, но город был ему знаком. То есть, согласно сюжету, он попал сюда впервые, но эта площадь, и эта оружейная лавка (Антон заметил перед ней двух покупателей: чернобородого смуглого мужчину, одетого, как для длительного путешествия, и мальчика — босого, но несущего через плечо связанные бечёвкой хорошие сапоги), и широкая дорога, упирающаяся в подъёмный мост пред воротами замка, — всё это Антон легко узнавал. Потом его осенило: рукопись. Он читал об этом городе в рукописи, той, что оказалась в рюкзаке убитого «эдельвейса». Даже имя автора всплыло в памяти: Рашид ад-Эддин, летописец, прорицатель и бывший визирь при дворце какого-то там то ли шаха, то ли эмира.

Бородатый путешественник купил мальчику тифлисский кинжал, а себе — золотой браслет с застёжкой в виде коня. Потом оба направились к корчме с серебряной подковой на вывеске. За ними по пятам брёл белый ослик с трогательной умной мордочкой. Ослик был старый: шёрстка местами свалялась, а местами вовсе вылезла, оставив тёмно-розовые проплешины, и шёл он медленно, осторожно щупая мостовую стёртыми копытами.

Антон бездумно шагал вслед за ними, вертел головой по сторонам, кого-то случайно толкал, кто-то толкал его. Пару раз у него чуть не срезали сумку с плеча — как дома, восхитился он, где-нибудь в районе Казанского вокзала...