Призванный хранить

Воистину досталось ему крепко. Молодое безусое лицо покрывали ссадины, один глаз заплыл, и багровый кровоподтёк уродовал кожу на щеке. Но — надо было видеть, каким яростным огнём полыхнул его взгляд, когда он с достоинством поднялся на ноги и посмотрел на своих врагов! Клянусь Аллахом, они едва удержались, чтобы не попятиться от него — связанного и безоружного. И в моём сердце шевельнулось нечто похожее на гордость: всё-таки не зря я воспитывал мальчишку...

Но вот он увидел меня — и его густые брови взметнулись вверх от изумления: он явно не ожидал встретиться со мной здесь, в монгольском лагере. На секунду он, должно быть, вообразил, будто я, как и он сам, попал в плен... Но нет, я стоял спокойно и свободно и не пытался ни драться, ни бежать. И это было непонятно.

— Дада? — негромко спросил он, ещё не веря себе.

— Разве я не обещал, что найду тебя? — улыбнулся я и приказал: — Развяжите его. И принесите горячую воду, еду и одежду.

Мы пристально смотрели друг на друга. Оба молчали: он судорожно пытался найти объяснение увиденному, а я давал ему время прийти в себя. Потом он спросил:

— Почему ты здесь, дада? Тебя держат силой?

Я покачал головой. И проговорил:

— Однажды в Меранге, когда войска Тохтамыша штурмовали дворец царицы, ты сказал, что сделаешь всё, что я прикажу. Ты помнишь?

— Но, дада...

— Ты помнишь? — с нажимом повторил я.

— Помню, — ответил он после долгой паузы.

— Даже если я велю тебе совершить подлость. Или убить лучшего друга...

— Всё, что ты скажешь, дада, — твёрдо ответил он.

— Хорошо.

Я обнял его за плечи и провёл в свою юрту. Его буквально распирало от вопросов, которыми он засыпал бы меня, дай ему волю. Я находился среди врагов. И при этом меня не пытали, не удерживали силой и даже слушались моих распоряжений. Не знаю, мелькала ли в его голове мысль о моём предательстве — наверное, мелькала... Но по его лицу это не было заметно, и я снова почувствовал гордость: всё же я был неплохим учителем. Он должен был поверить мне, как и прежде.

— Тебе известно, что сын аланского царя Исавара захвачен в плен? — спросил я.

— Известно, дада.

— Тогда слушай внимательно. Вскоре воевода Осман, которому ты сейчас служишь, соберёт отряд из лучших воинов, чтобы выкрасть царевича из монгольского лагеря. Тебе нужно будет попасть в этот отряд.

Он усмехнулся разбитыми губами.

— Разве это возможно? Мне придётся убежать отсюда, а что тогда сделают с тобой?

Вошёл слуга, быстро поставил на ковёр поднос с едой, пиалу с кумысом, пузатый бухарский кувшинчик с горячей водой и, поклонившись, исчез. Парнишке надо было промыть раны — слава Всевышнему, что ни одна из них не оказалась сколь-нибудь серьёзной.

Я смочил чистую тряпицу и осторожно коснулся ею шрама на щеке юноши. Тот, не двигаясь и не мигая, смотрел на меня, ожидая ответа. Я снова отрицательно покачал головой: я не мог бы ему объяснить сейчас всего, даже если бы хотел. И если бы не боялся, что нас подслушивают.

— Со мной ничего не случится, я обещаю. А сейчас — не задавай вопросов. Просто сделай то, что я прошу.

— Я слушаю, — сказал он. — Говори.

— Нет. Попозже. — Я ободряюще улыбнулся и потрепал юношу по плечу. — А теперь отдыхай, Лоза. Отдыхай и набирайся сил.

Глава 21 ЖИВЫЕ И МЁРТВЫЕ

— Зачем? — тихо спросил Антон.

И подумал: «Вот нас и стало четверо. Четверо — вместо пятерых, и именно сейчас, в двух шагах от финишной прямой. Впрочем, и то было наверняка ненадолго: в колчане горца отыщется стрела и для меня. А не отыщется — тоже невелика проблема, Аккер задушит меня голыми руками. А потом сбросит вниз, через невысокие перила. Или подвесит на верёвке от церковного колокола. „Труп, подвешенный на верёвке от колокола" — был, кажется, такой фильм-ужастик...

Потом он придёт на постоялый двор и завершит дело, убив Асмик и Баттхара, — тут недалеко, всего сорок минут ходьбы. Но ведь я не говорил ему, где они прячутся... Да не будь дураком, он давно выследил нас всех и потихоньку потешался, поди, над нашими поисками и метаниями. Хотя, Асмик он, может быть, и пощадит: всё же приёмная дочь...»

— Сколько же тебе отвалили монголы? — глухо спросил Антон, глядя горцу в глаза и не находя в них ничего: ни раскаяния, ни торжества, ни насмешки — вообще никаких эмоций. Профессиональным убийцам чужды эмоции: они мешают им эффективно выполнять свою работу. — Каково же было твоё задание, Заур? Убить нас всех?

Некоторое время тот молчал. Потом спросил без интереса:

— Почему ты назвал меня Зауром?

Антон указал на мёртвого Лозу.

— Потому что он с самого начала подозревал нечто подобное. Ваше внешнее сходство, твоя поразительная осведомлённость обо всём, что происходит, так сказать, во внешнем мире — откуда бы? Ты ведь жил отшельником! Даже твоя рана на руке — точь-в-точь такая же, как у Заура... Поэтому тебе пришлось избавиться от Лозы — он не поверил твоей сказочке о двух близнецах и мог выдать... — Он усмехнулся. — Классика жанра. Убийца, чтобы обеспечить себе алиби, сам имитирует собственное убийство: кто же станет подозревать мертвеца?