Призванный хранить

Кохту, чистокровный аргамак цвета безлунной прикаспийской ночи, был подарен Тимуру эмиром Хусаином в день, когда его старшая дочь Уджани переступила порог юрты Тимура и впервые поцеловала край его одежды[3]. Недобрый, видать, был тот подарок.

Среди коней, на которых ехали сто его телохранителей, не нашлось ни одного, кто сравнился бы в скачке с ханским жеребцом. Был он быстрее всех, но стрела, выпущенная из туркменского лука, оказалась ещё быстрее. Лишь только пронзённый в горло Кохту пал под седоком, воины Аглай-бека накинулись на Тимура и привели его, связанного и с мешком на голове, к своему господину.

Аглай-бек сидел в юрте на дорогом ковре из Самарканда в окружении своих военачальников и пил вино из большой серебряной чаши. Когда с головы Тимура содрали мешок, Аглай чуть не подпрыгнул от радости (лишь усилием воли он заставил своё лицо принять равнодушное выражение) и усмехнулся в седые усы, глядя на согнутого в три погибели пленника.

— Хорошо ли тебе у меня в гостях? — с издёвкой спросил он. — Не устал ли ты с долгой дороги, прилежно ли веселят тебя мои женщины и хмельно ли вино из моих бурдюков?

По правую руку от Аглай-бека находились два его брата, один из которых был здесь почётным гостем и послом от Ильяса Ходжи, изгнанного эмиром Хусаином из родного города. Когда-то Ильяс Ходжа, недовольный своим положением в Мавераннхаре, поднял мятеж против законного правителя, и обеспокоенный Хусаин попросил помощи у своего зятя Тимура. Тот не заставил себя ждать. В решающем сражении в долине Джанглой недалеко от Ташкента, когда всадники обеих сторон перемешались так, что пыль от копыт закрыла солнце, земля до самых недр пропиталась кровью и нельзя было разобрать, где враг, а где друг, двадцать тысяч «бешеных» под предводительством Тимур-хана, обойдя тумены Ильяса с тыла, ударили им в спину.

Удар был столь силён и внезапен, что мятежные войска рассеялись в мгновение ока и обратились в бегство, не помышляя о серьёзном сопротивлении. Самого Ильяса, целого и невредимого, привели к Хусаину с арканом на шее. Тимур советовал тестю казнить предателя, а тело бросить на съедение собакам. Однако Ильяс Ходжа, распростёршись на ковре, принялся целовать туфли эмира, плакать и бить себя по лицу. Он кричал, что его обманули мятежные визири и тьма опустилась на его глаза. Но теперь он прозрел и обещает никогда впредь... ни за что... ни под каким видом...

— Что скажешь» досточтимый Тимур? — спросил эмир Хусаин. — Я хочу знать твоё мнение.

— Моё мнение, — резко ответил тот, — таково, что лживый пёс никогда не станет орлом. И всегда будет со злобой коситься на палку, побившую его. И ждать момента, чтобы вновь укусить исподтишка.

Услышав такую речь, Ильяс Ходжа вновь отчаянно зарыдал, а эмир Хусаин рассмеялся и похлопал Тимура по плечу.

— Ты величайший и храбрейший из воинов во всех частях света, — сказал он. — Твоя сабля подобна молниям Аллаха, которые он мечет на головы неверных. Ты быстр, как ветер, и надёжен, как скала. Но ты плохой дипломат. Ты знаешь, что многие государства Европы, не говоря уже о восточных, шлют своих послов в Мавераннхар с предложениями дружбы. Сын индийского раджи просит руки моей младшей дочери, и я вовсе не хочу, чтобы он думал, будто совсем скоро станет зятем дремучего дикаря. Вот вам моё решение. Если Ильяс Ходжа именем своих предков поклянётся никогда больше не враждовать со мной и до захода солнца покинет наш славный город — я не трону его. Ты всё слышал, досточтимый Ильяс?

— Да, да, — обрадованно закивал тот, задом отползая к выходу из шатра. — Клянусь именами предков, я никогда, ни за что... ни под каким видом...

Но перед тем как исчезнуть, он на краткий миг встретился взглядом с Тимур-ханом. И Тимур, чья храбрость воистину не знала границ, вдруг почувствовал, как могильный холодок змеёй скользнул меж лопаток...

Сейчас в юрте Аглай-бека не было Ильяса Ходжи, зато был его верный человек, и связанный по рукам и ногам Тимур наверняка знал, что эта встреча будет последней в его жизни. Но он не боялся. Много чести им будет, если они увидят его страх.

— Теперь, — сказал довольный Аглай-бек, — мой конь и конь Ильяса Ходжи скачут по степи бок о бок. А вскоре так же бок о бок мы войдём в Мавераннхар и вырежем всех его жителей, если только хотя бы один из них будет со мной недостаточно почтителен. А перед этим я пришлю Хусаину твою голову. Думаю, это будет достойный подарок ему и его прекрасноликой дочери Уджани.

И улыбнулся, отбросив от себя пустую серебряную чашу — чтобы все видели, как мало он дорожит подобной безделицей.

— Придёт день — и я буду пить и есть только с золотой посуды, — заявил он. — И сменю походную юрту из войлока на белокаменный дворец.

Тимур-хан медленно выпрямился. Трое дюжих нукеров пытались склонить его голову к земле, но даже им это оказалось не под силу.