Призванный хранить

Их предводитель — рослый и болезненно худой, верхом на дымчато-сером иноходце, в дорогой броне и с длинным шрамом, пересекающим лицо, зло поигрывал плетью. Его буквально душила ярость, и он чуть не зарубил своего подручного, доложившего, что беглецы исчезли из-под носа. Лошадей их удалось поймать: те мирно паслись неподалёку и ещё не остыли от бега. С одним конём — чёрным как смоль аргамаком — пришлось повозиться: он никак не желал подпускать к себе чужих...

Может быть, они обернулись птицами и улетели, суеверно подумал предводитель. Для тех, кто сумел пробраться в хорошо охраняемый лагерь и украсть знатного пленника, нет почти ничего невозможного. Ему вспомнились бешеные глаза Тохтамыша, когда тот выскочил из своего шатра — полуголый, страшный, с окровавленной саблей в руках — он только что снёс головы двум тургаудам, стоявшим на страже у юрты аланского царевича... «Бери своих людей, Алак-нойон, — прошипел хан, брызгая слюной. — Бери сколько понадобится и скачи в погоню. Приведёшь мне беглецов живыми — будешь сидеть в моём шатре, по правую руку».

Должно быть, в глазах Алак-нойона мелькнуло удивление. Сидеть на пирах по правую руку хана и подливать вино ему в чашу имел право лишь его любимый эмир Уртун-Мелик — он был с Тохтамышем, когда тот ещё боролся за трон Золотой Орды и когда он бежал на Кавказ, преследуемый более удачливыми соперниками. Уртун-Мелик командовал его личной охраной, ему хан доверял закалывать тонкорунного барана, чтобы принести жертву богу Сульдэ, дарующему победу. Ему Тохтамыш отдал в жёны свою дочь, черноокую красавицу Бургунджи...

Тохтамыш уловил удивление своего подчинённого и поднял левую руку. В ней он держал за волосы мёртвую голову своего зятя.

— Вот он, досточтимый Уртун-Мелик, — спокойно сказал он. — Это его воины упустили ночью вражеских лазутчиков. Ты хорошо понял меня, Алак-нойон?

— Внимание и повиновение, — прошептал тот, касаясь лбом земли.

Без пленников возвращаться в лагерь не имело смысла. Легче было вытащить кинжал из ножен и чиркнуть им по горлу...

Нет, они не птицы, подумал он. Они не могли стать птицами...

— Обыскать всё кругом, — процедил он сквозь зубы. — Заглянуть под каждую травинку, каждый камень перевернуть. Да поживее, шакальи дети!

Заур тихо отлепился от скалы и показал глазами наверх: лезьте, мол.

Тропа поднималась всё круче и всё больше сужалась: вскоре по ней можно было идти лишь боком, упёршись спиной в одну стену, а грудью — в другую. Лоза двигался вперёд ловко и бесшумно, как кошка. (Ну да, вспомнил Антон, он же кингит, они приучены лазать по скалам с малолетства...) Баттхар почти не отставал — видимо, могучий инстинкт самосохранения делал своё дело. Заур шёл замыкающим, с обнажённым клинком в левой руке. Правая — та, в которой торчал обломок стрелы, висела плетью. Но Антон знал: если что — Заур встретит погоню один, дав остальным уйти. И хорошо будет той погоне, коли от неё уцелеет хоть половина.

Небо вдруг потемнело. Антон поднял голову: оказывается, две скалы так плотно подошли друг к другу, что верхушки их сомкнулись, образовав полукруглый свод. Это было уже не ущелье, а длинный горный туннель, уходивший куда-то во тьму. Оттуда веяло холодом и доносился невнятный то ли гул, то ли шёпот: такое же ощущение возникает, если приложить ухо к морской раковине.

При мысли, что сейчас придётся идти туда, Антон содрогнулся. Представились вдруг прикованные к стенам белые скелеты и радостно улыбающиеся черепа, обтянутые паутиной в палец толщиной. И наверняка под сводами прилепились летучие мыши — целые колонии мохнатых зубастых тварей. Впрочем, Антон тут же одёрнул себя: уж перед аланским царевичем свою нерешительность демонстрировать не следовало.

Он оглянулся на Заура. Тот шёл сзади по-прежнему легко, и рука по-прежнему крепко сжимала рукоять меча, только лицо было серого оттенка, и едкий пот капельками дрожал на висках.

— Тебе бы отдохнуть, — сказал Антон. — И рану перевязать. Свалишься ведь.

— Позже, — отрывисто отозвался Заур. — Скоро будет языческое капище...

— Чьё? — Антон не удержался от любопытства. — Чьё капище?

— Древних. Тех, кто жил тут до нас. Не спрашивай, сам увидишь.

Они шагнули в пасть горы, как в ледяную прорубь. Антон обернулся: вдруг остро, до боли, захотелось увидеть лучик света снаружи. Однако — странное дело — позади было темно, хотя они удалились от входа... ну, может, на десяток шагов.

Так темно, словно кто-то заботливо притворил за ними дверь.

Беглецы ушли сквозь расщелину — это стало понятно, когда кто-то из монголов обнаружил след под скалой. След выглядел странно: будто подошва сапога была изрезана ёлочным узором. Алак-нойон не встречал такого прежде. Но это его нимало не смутило — его ноздри крупно подрагивали в предвкушении запаха крови. Алак-нойон был хорошим охотником.