Призванный хранить

Но тот никогда не отвечал мне, и никогда не вступал в спор. А дервиш — отвечал. Иногда серьёзно, иногда — язвительно, и тогда я забывал, что его нет рядом, что я сам убил его много лет назад, бросив в каменный мешок. Жалко, что он покинул этот мир так некстати: он бы улыбнулся, узнав, что его пророчества понемногу начинают сбываться...

Я наблюдал это всюду, куда забрасывала меня судьба. С севера и запада, от побережья Великого моря, тысячами двигались люди. Они ехали на лошадях и в повозках, шли пешком, навьюченные поклажей, вели за руку плачущих перепуганных детей, гнали скот, оставляя за спиной брошенные деревни, поля и виноградники, погибающие без полива. Я встречал этих людей на пыльных дорогах Сванетии и заснеженных перевалах Скалистого хребта, на переполненных постоялых дворах, чьи хозяева, должно быть, воздавали хвалу Аллаху, подсчитывая дневную выручку (глупцы, они не подозревали, что вскоре сами будут вынуждены бежать, бросив нажитое, или — у кого хватит сил — браться за оружие...), и просто под открытым небом, если ночь заставала их вдали от селений. Они напоминали мне животных, спасающихся от лесного пожара. Гордый горбоносый грузин шёл рядом с плотным низкорослым абастом, привыкшим больше грести веслом или ловить парусом ветер, зажиточный винодел из народа лазов подозрительно поглядывал на верхового хазарина... Вековая вражда меж разными племенами заставляла сторониться соседа и ни ночью ни днём не расставаться с оружием. Оружие здесь чтили больше, чем еду, одежду и даже собственную жену. Разве что хороший конь мог сравниться с ним в цене. Или добротные сапоги, без которых путнику в горах грозит гибель.

Весть о нашествии Тимура неслась по горам быстрее самых быстрых гонцов. В аулах и кишлаках, на городских площадях и в пастушьих кошах шёпотом рассказывали о неисчислимом войске, сплошь состоящем из полудиких всадников на низкорослых мохнатых лошадях — эти всадники, передавалось из уст в уста, красят охрой гривы коней и собственные волосы, чтобы устрашать врагов. Они не знают человеческой речи и только рычат, брызгая слюной, а после битвы сжирают трупы своих врагов. Диковинные верблюды и быки тащат огромные стенобитные машины, против которых не смогли устоять даже стены Тифлиса и башни Мездры[11], что были сделаны не из кирпича, а вырублены в монолитной скале...

Рассказывали, будто Тимуру, однажды решившему устроить смотр войску, понадобилось три дня, чтобы проскакать вдоль его передней линии, хотя воины его стояли бок о бок. Не три, а все девять, возражал кто-то — разве можно за три дня преодолеть расстояние от Эльбруса до Кулзума[12]. При том, что хан наверняка останавливался, дабы дать отдых своему коню, или отведать в шатре жареного мяса, или насладиться красивой женщиной. Или наградить отличившихся воинов: ведь в его войске были те, кто сопровождал его в Китайском походе, кидался на стены Бухары и Самарканда, дрался с русами на берегах далёкой Итили и наматывал на копыта коней сады древней Колхиды... Как, должно быть, кричали они, поседевшие в великих битвах ветераны, приветствуя своего кагана, каким восторгом заходились их сердца, как ревели глотки, завывали трубы и били литавры, трепетало на ветру знамя с золотым барсом, и нервно, явно красуясь, пританцовывали боевые кони под седоками... Впечатляющее, наверное, было зрелище — жаль, я не видел этого.

И всё же лицо кагана не выражало должной радости. Знаменитый жеребец — золотисто-рыжий, с чёрным ремешком вдоль хребта, отлично, видимо, зная, что на него устремлены многие тысячи глаз, собранным галопом шёл вдоль бесконечных шеренг, послушный воле своего великого наездника, а мысли того были темнее пасмурного осеннего неба. Ибо много воинов полегло в последнем походе. Много больше, чем прислали в этот раз ханы Белой и Золотой Орды. Это было не по правилам.

Тимур хорошо помнил жаркое лето 750 года Крысы. Лето, когда горела степь и плавились солончаки, лошади падали от бескормицы и обезумевшие матери, чьи груди перестали давать молоко, в отчаянии бросались в огонь. Когда небо пряталось под чёрной пеленой дыма и ханы, заседавшие на курултаях, грызлись меж собой, точно голодные гиены из-за куска падали.

Сам каган сильно изменился за прошедшие годы. Трудно было узнать в нём — великом правителе великого государства — того дерзкого безродного мальчишку, сына берхасского бека, который в компании таких же безродных юных бандитов грабил купчишек победнее, у кого недоставало средств на надёжную охрану. Много воды утекло с тех пор. Множество раз зиму сменяло лето, а Хромой Тимур, проезжая вдоль грохочущего войска, ощущал, как слабеет его былое могущество.