Призванный хранить

Арас-хан угрюмо молчал. Сейчас ему было не до завоевательных походов. Слишком многих верных людей не досчитался он после минувшей войны, слишком много погребальных курганов выросло за последний год в прикаспийских степях. Войска роптали, оглядываясь на более удачливых соседей, эмиры, совсем недавно присягавшие на верность своему кагану, так и норовили воткнуть нож в спину, по окраинам государства катилась волна восстаний — их жестоко подавляли, вырезая целые народности, но они вспыхивали в новых местах и с новой силой.

И когда у южных границ Орды снова заколыхалось знамя с головой чёрного быка, Арас-хану удалось выставить против него всего лишь восемь туменов.

Восемь — против пятидесяти...

Рассказывают, будто, увидев величайшее в истории вражеское войско — от края и до края горизонта, Арас-хан снял с себя броню из золотых пластин и отшвырнул прочь кованый щит.

— Сегодня я не нуждаюсь в защите, — сказал он. — Я вижу врага, и в моих руках верная сабля, доставшаяся мне от моих славных предков рода Чингизидов[14]. Я намерен убивать.

Он проговорил это тихо, едва ли не шёпотом, но слова его волной прокатились по рядам, передаваемые из уст в уста.

Сегодня я намерен убивать.

А потом он бросил коня в галоп, и за ним последовали все его восемь туменов — те, что сохранили верность своему господину.

Хромой Тимур расположил в центре своей армии воинов Тохтамыша — видно, ему удалось убедить молодого полководца, что это место — самое почётное. Они встретили таранный удар Арас-хана первыми и вскоре не выдержали и повернули коней. Нукеры Арас-хана воспрянули духом, забыв в пылу схватки, что такова обычная монгольская тактика: броситься в бегство, показав врагу спину, чтобы увлечь его в засаду. И засада сработала: там, позади лучников Тохтамыша, стояли пять тысяч тяжёлых копейщиков, одетых в непробиваемую генуэзскую броню. Воины Арас-хана ударились в эту стену с налёта. И — закружилась битва.

Бешено ржали кони, сверкали сабли над головами, и сталкивались в полёте стрелы. Утро перешло в день, день — в вечер, и ни одна из сторон не могла взять верх. А Тимур ждал. Он не пускал в бой свои главные силы, и взгляд его, обращённый с холма на атакующие и отступающие войска, был равнодушен. Пусть Арас-хан и славный Тохта истребят друг друга. Это будет лучшим исходом.

И снова он дождался момента. Воины Арас-хана, увлечённые схваткой, не заметили, как Тимур махнул рукой, дав сигнал. Затрубил над полем одинокий рог, и с флангов, охватывая врагов в кольцо, с лязгом и грохотом покатилась тяжёлая конница...

Удар её был силён и ошеломляющ. Ещё сопротивлялись некоторое время окружённые, ещё полоскался в небе сине-золотой беркут, но исход сражения был предрешён. В отчаянии Арас-хан бросился в гущу боя и пал, пронзённый десятком стрел, точно исполинский ёж. Часть его нукеров без колебаний последовала за своим предводителем, часть бросила оружие и упала на колени, моля о пощаде.

— Эти шакалы чуть не утопили моего дядю в дерьме, — сквозь зубы сказал Тохтамыш, когда ему доложили, что враги сдаются. — Вот вам мой приказ: всех, кто предпочёл плен, — разоружить, раздеть догола, согнать в большую яму посреди степи и засыпать живьём, не оставив даже маленького холмика. И да будет на то воля Аллаха.

Повернулся и скрылся в юрте, украшенной знаменем Тимура. Юрта стояла в центре высокого холма и была украшена пятьюдесятью белыми бунчуками — по числу туменов в войске. Собственному шатру Тохтамыша было уготовано место ниже, у подножия, и стяг с головой чёрного быка выглядел так, будто некто нёс его в гору, да не донёс — то ли силы оставили, то ли из лени. Воткнул, где было удобнее, и пошёл по своим делам. Знающему человеку это обстоятельство сказало бы о многом. Дервиш, дервиш, почему ты не дожил до этого дня?

Разные люди по-разному рассказывали о той битве. Кто-то со страхом шептал о дьявольской военной прозорливости Тимура, не проигравшего в своей жизни ни одного сражения, кто-то думал о Тохтамыше, отомстившем за поруганного родственника — великое и страшное дело, доступное немногим. Кто-то вздыхал о погибшем Арас-хане как о герое, имя которого будут помнить в веках... Не удивлюсь, если придёт время — и станут уверять, что он спасся, ускакал в степь и теперь скрывается, чтобы собрать новую армию. И нужно только набраться терпения и подождать, когда...

Аллах им судья. Что касается меня, то я точно знал, что Арас-хан мёртв, и не испытывал к нему ничего, кроме лёгкой брезгливой жалости. Герой, но не боец — его ума хватило лишь на то, чтобы умереть красиво: без брони и щита, впереди войска, с обнажённой саблей в руке. Мало толку было от такого геройства. Частенько я размышлял, как бы сам поступил на его месте. Уж во всяком случае, не стал бы лезть очертя голову в заведомо проигранную схватку.