Глаза Брандова метали молніи смертельной ненависти, въ то время какъ онъ быстрыми шагами ходилъ взадъ и впередъ но комнат мимо Готтгольда. Онъ поминутно закусывалъ себ острыми зубами блдныя губы; онъ дергалъ и теребилъ концы своихъ длинныхъ блокурыхъ бакенбартъ, когда, остановившись передъ Готтгольдомъ, сказалъ ему:
-- Еще одинъ вопросъ: не мн ли придется справлять и приданое?
-- Не знаю, что ты хочешь этимъ сказать; знаю только, что мы намрены предоставить тебя твоей судьб, коль скоро ты исполнишь -- по крайней мр для виду -- свои обязанности, и возвратишь покражу. Теб представляется завтра шансъ, ты можешь разомъ получить нужныя средства. Это деньги игрока, но это не касается насъ.
-- А если я не выиграю?
-- Въ такомъ случа, ты возьмешься за трудъ. Долланъ отданъ теб въ аренду еще на пять лтъ. Ты можешь, если захочешь -- а ты долженъ будешь хотть -- уплатить десять тысячъ меньше чмъ въ половину этого времени; я дамъ теб ихъ взаймы -- это почти все, что мн осталось отъ моего состоянія. Во всякомъ случа, пакетъ будетъ найденъ завтра вечеромъ въ долланской пустоши, а посл завтра будетъ лежать въ касс попечительнаго совта.
-- Какъ вы о себ хлопочете!
-- Но теб. Еслибъ мы выгнали тебя изъ отечества, какъ ты того заслуживаешь -- потому-что ты недостоинъ, чтобы твои соотечественники называли тебя господиномъ,-- ты, по всему вроятію, погибъ бы въ самое короткое. время. Я не хочу этого, не хочу ради твоего ребенка.
Брандовъ хотлъ разразиться презрительнымъ смхомъ, но послднія слова Готтгольда и тонъ, какимъ онъ произнесъ ихъ, зажали ему ротъ.
-- Ты говорилъ передъ этимъ, будто ты любишь своего ребенка; это ложь, Брандовъ: еслибъ ты хоть немножко любилъ его, то ради уже одного его не ршился бы на преступленіе. Ты никогда не любилъ никого, кром самого себя; это была пошлая, суетная, эгоистическая любовь, гд не было и слда уваженія къ святому и высокому, которымъ покланяются въ себ и въ другихъ даже мене развитыя личности. Тмъ не мене -- впрочемъ, хотя я отъ души врю этому, но вдь я человкъ и могу заблуждаться,-- можетъ быть, тебя все же тронетъ, если ты услышишь, что твой ребенокъ болнъ, очень болнъ,-- и мы можетъ быть, продлимъ его милую молодую жизнь лишь на нсколько дней. Ужасно, что мн приходится сказать теб это, но я не моту облегчить теб той тяжести, которую ты взялъ на свою совсть: если Гретхенъ умретъ, то убилъ ее ты.
-- Я? пролепеталъ Брандовъ,-- я?
-- Да, ты, невыносимо терзавшій ея мать, возразилъ Готтгольдъ, обращаясь къ Брандову.-- Ужь не думалъ ли ты, что ударъ, направленный на мать, не затронетъ ребенка? что ядъ, который ты подливалъ, капля за каплею, въ чашу ея жизни, не отравитъ и его? Ты не могъ такъ думать, потому-что весь твой планъ былъ основанъ именно на этой любви матери къ ребенку и ребенка къ матери; ты считалъ союзъ этихъ двухъ сердецъ настолько крпкимъ, чтобы основать на немъ все это гнусное сплетеніе лжи и обмана, измны и насилія. Повторяю: если ребенокъ умретъ -- ты убилъ его. Вникни въ это, бездушный человкъ, если можешь. Это до такой степени ужасно, что вс твои остальные поступки блднютъ передъ этимъ; это такъ страшно, что должно заставить тебя остановиться.
Готтгольдъ сдлалъ нсколько шаговъ по комнат, потомъ снова остановился передъ своимъ противникомъ, который сидлъ молча, подперевъ голову обими руками.
-- Брандовъ! говорятъ, что когда, пораженный твоимъ клинкомъ, я лежалъ передъ тобой на земл, ты еще разъ ударилъ меня. Я ршительно не хотлъ врить этому, и теперь мн трудно этому врить. Какъ бы то ни было, я не могу нанести смертельнаго удара человку, который безпомощно лежитъ передо мной на земл, кто бы онъ ни былъ и что бы онъ ни длалъ; но и подать руку недостойному я также не могу,-- разв-что онъ протянетъ ко мн свою, прося помощи. Подумай объ этомъ, Брандовъ! можетъ быть эта минута наступитъ раньше, чмъ ты думаешь.
Готтгольдъ вышелъ изъ комнаты; Брандовъ все сидлъ въ толъ же самомъ положеніи, углубленный въ самого себя, неподвижно устремивъ глаза на коверъ. На его блдномъ лиц блуждала презрительная улыбка.-- Отличная проповдь, пробормоталъ онъ,-- чрезвычайно назидательно! Это у него наслдственный даръ отъ отца,-- поповичъ, извстное дло! А я сижу тутъ и позволяю усовщевать себя жалкому болтуну, проклятому лицемру, и не швырну ему все, что онъ говорилъ, назадъ въ его ханжескую рожу! Тьфу!
Онъ вскочилъ съ мста и заходилъ но комнат.