Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)

Лстницы и эстрады были набиты биткомъ, но толпа быстро разступилась, чтобы пропустить князя, котораго вообще любили, къ передней скамь, гд было два пустыхъ мста, назначавшихся собственно для него и его спутника.-- А право, вы отлично длаете, что не отстаете отъ меня, сказалъ князь, оглянувшись на Готтгольда и засмявшись,-- вы видите, что здсь точь въ точь такъ же, какъ у Зевса, "все роздано" {Намекъ на стихотвореніе Шиллера "Раздлъ земли".}. По Готтгольду уже ничего больше не оставалось, какъ воспользоваться даннымъ ему позволеніемъ. Узенькая улица, открывшаяся для князя между двумя рядами сидній, уже сомкнулась; а сзади стало какъ будто бы еще тсне: всмъ хотлось взглянуть поближе на князя, и вскор Готтгольдъ очутился среди блестящаго собранія пожилыхъ и молодыхъ дамъ изъ мстной аристократіи, въ самыхъ щегольскихъ костюмахъ, старыхъ дворянъ съ сдыми головами, украшенныхъ звздами сановниковъ гражданскаго вдомства и высшихъ военныхъ чиновъ. Бсе улыбалось, все преклонялось передъ молодымъ княземъ, который самъ раскланивался на вс стороны, принимая съ улыбкою оказываемыя ему почести.

-- Ваша свтлость пожаловали какъ разъ въ пору, сейчасъ покажутся вонъ изъ-за того ряда холмовъ первые всадники; могу ли я предложить вашей свтлости мою зрительную трубу? вскричалъ старый графъ Грибенъ своимъ рзкимъ голосомъ.

-- Благодарю, благодарю, мн бы не хотлось лишать васъ этой вещи; она нужне вамъ, чмъ мн. А что цль, по прежнему, здсь передъ трибунами?

-- Разумется, ваша свтлость; вотъ они, дутъ!

Князь взялъ у стараго аристократа на минуту зрительную трубу; на эстрад все взволновалось и зашумло: -- дутъ, дутъ!-- пожалуйста, сидите на своемъ мст!-- послышалось со всхъ сторонъ, и вс глаза, вооруженные, устремились на длинный рядъ холмовъ, про которые говорилъ князю графъ Грибенъ. На немъ дйствительно виднлись три подвижныя пятнышка; они, съ удивительною для такого значительнаго разстоянія быстротою, одновременно спускались внизъ и уже опять изчезли въ углубленіи между, двумя рядами холмовъ, когда на томъ же самомъ мст опять показались четыре или пять подвижныхъ пятнышекъ, чтобы точно такъ же спуститься съ холма и изчезнуть въ углубленіи. Но участіе публики сосредоточивалось исключительно на первыхъ трехъ пятнышкахъ. Судя по промежутку времени между появленіемъ этихъ трехъ пятнышекъ и слдующихъ четырехъ -- объ отставшихъ нечего уже было и говорить; можно было съ увренностью заключить, что побдитель могъ выйти только изъ нихъ, и хотя только помощію самой лучшей зрительной трубы можно было видть, что что эти три подвижныя пятнышка -- несшіеся во весь опоръ всадники, но двухъ изъ нихъ уже положительно называли по имени; насчетъ третьяго всадника колебались. Одни говорили, что это баронъ Куммеровъ на Генгист, тогда какъ другіе держали пари за Ревекку графа Царентина, управляемую младшимъ барономъ Брезеномъ.

-- Но двое-то другихъ, ваша свтлость, двое-то другихъ: мой Куртъ и Карлъ Брандовъ! кричалъ, вспыхнувъ отъ волненія и размахивая руками, старый графъ Грибенъ такъ громко, что это разнеслось по всей эстрад.

-- Графъ Грибенъ! Карлъ Брандовъ! бглымъ огнемъ летали эти имена изъ устъ въ уста по всей эстрад, съ эстрады по лстниц перебгали внизу между волнующеюся толпою, гд вс стояли на цыпочкахъ съ вытянутыми шеями. Графъ Грибенъ! Карлъ Брандовъ на гндомъ!

Карлъ Брандовъ! при этомъ имени Готтгольда бросило въ дрожь. Оно, словно заклятіе злаго чародя, опустошило его жизнь; съ нимъ, съ самыхъ юныхъ лтъ, связывалось для него столько дурныхъ воспоминаній, и всегда, раньше ли, позже ли, да и въ настоящее время, оно отождествлялось въ его глазахъ съ понятіемъ о всемъ, что возстаетъ и бунтуетъ во глубин человческаго сердца противъ боговъ свта. И вотъ, это имя несется къ нему со всхъ устъ: Карлъ Брандовъ! Карлъ Брандовъ!...-- какъ будто бы это было имя человка, разливающаго счастье и довольство уже однимъ своимъ присутствіемъ; и прелестные глаза сіяли, и аристократическія ручки уже нетерпливо махали обшитыми кружевомъ платочками въ знакъ привтствія побдителю. Цлый народъ, затаивъ дыханіе, нетерпливо ждалъ этого человка. И не правъ ли ужь онъ полно въ отношеніи одинокаго мечтателя, когда для достиженія своей блестящей цли: денегъ, почета и благоволенія женщинъ, онъ не пожаллъ никого, ничего? Можно ли требовать отъ него, чтобъ онъ свернулъ съ своего пути изъ уваженія къ какому нибудь нравственному принципу, когда его не остановило никакое препятствіе? И если побда не дешево дается, то можно ли ставитъ ему въ вину, что онъ не отнесся къ чужому благосостоянію и горю, или даже и жизни, съ тмъ уваженіемъ, какого мы требуемъ и въ прав требовать отъ спокойнаго гражданина,-- когда онъ не подорожилъ своею собственною жизнію!