Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)

-- Свободу? Какую свободу? Свободу опять какъ можно скоре сдлать новый выборъ, если только этотъ выборъ, какъ это бываетъ въ большей части случаевъ, не сдланъ уже заране;-- новый выборъ, который, какъ надобно предполагать, будетъ не умне и не осмотрительне перваго. Помните, мы говоримъ о серіозныхъ, честныхъ людяхъ! Ну, они и при первомъ выбор дйствовали честно и серіозно и впали въ заблужденіе, не смотря на всю серіозность, не смотря на всю честность, когда они къ тому же еще могли выбирать спокойно и безпристрастно; неужели же они во второй разъ, подъ гнетомъ созданнаго самими ими горя, ослпленные преступною страстью... Сидите ли, если новый прикащикъ начнетъ съ того что надлаетъ ошибокъ въ первомъ же счет, который я заставлю его сдлать,-- я, можетъ быть, не прогоню его за это, но я никогда уже не доврю ему какой нибудь важной задачи безъ контроля. А потомъ -- пока еще не поздно -- говорите вы? Когда бываетъ еще не поздно? Можетъ быть никогда, если два человка, принадлежавшіе другъ другу тломъ и душою,-- потому-что серіозные, честные люди отдаются и душою,-- можетъ быть никогда, и ужь наврное никогда, коль скоро -- и тутъ я возвращаюсь къ тому съ чего началъ, къ Омег брака, тогда какъ это его Альфа -- коль скоро союзъ, который этимъ именно и освящается, былъ благословленъ дтьми. Врьте мн, я не мало наблюдалъ въ этомъ отношеніи: разрывъ, который раздляетъ супруговъ, онъ проходитъ, всегда проходитъ и черезъ сердца дтей; раньше или позже онъ болзненно отзовется въ нихъ, они никогда не оправятся отъ него, предполагая что у нихъ -- что конечно не всегда бываетъ -- есть сердце.

-- А не разорвется ли сердце ребенка, вскричалъ Готтгольдъ съ болзненнымъ волненіемъ,-- не будетъ ли оно исходить кровью при мысли объ его родителяхъ, которые жили для взаимной муки, которые истощили свои силы въ этой мук?

-- Они никогда не истощили бы ихъ, если бы смотрли на этотъ предметъ съ моей точки зрнія, если бы они постоянно говорили себ, если бы они постоянно носили въ своихъ сердцахъ: ради нашего ребенка мы не должны унывать, мы должны перенести это, должны жить, должны свято сохранять главную книгу нашей жизни и, если въ нее дйствительно вкралась ошибка, считать и считать, пока не найдемъ ее. Кто въ цломъ свт станетъ стоять за результатъ, какъ не тотъ, кто завелъ эту книгу! А потомъ, бываетъ и такое банкротство, изъ котораго несчастливецъ выходитъ бднымъ, можетъ быть даже нищимъ, не имя для прикрытія своей наготы ничего, кром сознанія: ты исполнилъ свой долгъ, свою обязанность. Горе тому, кто не можетъ думать этого о своихъ родителяхъ; благо тому, кто можетъ это думать и говорить и проливать горестныя и вмст съ тмъ сладостныя слезы на могилахъ своихъ родителей и съ миромъ идти дальше.

Голова Готтгольда покоилась на подпиравшей ее рук. "Помиримся" сказалъ онъ тни своего отца, и изъ его глазъ полились на могилу его матери горестныя и вмст съ тмъ сладостныя слезы. Уменьшилась ли бы ихъ сладость, еслибъ мать оставила отца, котораго она не могла сдлать счастливымъ и который не могъ сдлать ее счастливой,-- еслибъ она искала и можетъ быть нашла счастье въ объятіяхъ другаго?

Темные глаза господина Вольнофа были устремлены съ выраженіемъ полу-состраданія, полу-строгости на благородныя, омраченныя печалью и сомнніемъ черты его гостя. Не сказалъ ли уже онъ слишкомъ много или сказалъ еще не довольно? слдовало ли ему молчать или разсказывать дальше молодому человку, который былъ такъ похожъ на свою мать и въ которомъ однакоже было такъ много отцовскаго, исторію его родителей?

Тутъ раздался звонокъ, и въ ту же самую минуту послышался въ сняхъ голосъ его жены. Она была такая женщина, которая могла, въ случа еслибы разговоръ принялъ слишкомъ серіозный и, можетъ быть даже, слишкомъ затруднительный оборотъ, скоро навести опять мужчинъ на другія, боле веселыя мысли.

-- Тысячу тысячъ извиненій, вскричала госпожа Вольнофъ еще на порог.

-- Итого милліонъ, сказалъ ея мужъ, который всталъ въ одно время съ Готтгольдомъ, чтобы идти къ ней на встрчу.

-- Не придирайся къ каждому слову, злой человкъ.

-- Но и пропускать все...

-- И не прерывай меня безпрестанно, не оставляй втун такихъ прекрасныхъ рчей какъ мои, а для нашего милаго гостя я придумала самыя прекрасныя.

-- Не начинаются ли он съ "добраго вечера"?

-- Ну да! добрый вечеръ и душевно рады вамъ, сказала госпожа Вольнофъ, протягивая Готтгольду об полныя маленькія ручки, и глядя на него съ живымъ любопытствомъ.-- Боже, какъ вы выросли и какъ вы похорошли!