Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)

-- Безъ сомнѣнія, это его обязанность стараться загладить свой проступокъ противъ тебя, совершенный имъ по юношеской опромечтивости, и не скрывать истины дѣла; онъ, предпочтительно передъ всѣми другими, признаетъ, что демонъ любостяжанія послѣдній изъ тѣхъ, которые могли бы завладѣть тобою, и что если твой отецъ умеръ въ такой же бѣдности, какъ и жилъ, то безъ сомнѣнія...

-- Прощай, сказалъ Готтгольдъ, протягивая пастору руку черезъ низенькую калитку.

-- Боже благослови и защити тебя! сказалъ пасторъ,-- и если у тебя, во время твоего пребыванія здѣсь, найдется лишній часокъ для твоего друга, то...

Готтгольдъ не сказалъ ни слова больше. Онъ выдернулъ у пастора руку почти съ невѣжливою торопливостью и, надвинувъ низко на лицо шляпу, пошелъ быстрыми шагами но деревенской улицѣ. Господинъ Земмель смотрѣлъ ему вслѣдъ и по его одутлому лицу пробѣжала презрительная улыбка.

-- Сумазбродъ, сказалъ онъ,-- пагубное счастіе, выпавшее ему на долю, совсѣмъ, какъ кажется, свернуло ему голову. Нужды нѣтъ! Богатыхъ людей надобно держаться. Карлъ Брандовъ хитрецъ. Не даромъ онъ съ той минуты, какъ услыхалъ, что тотъ возвратился,-- запѣлъ другимъ тономъ и не нахвалится имъ, тогда какъ прежде называлъ его болотнымъ воробьемъ. Можетъ быть онъ думаетъ поживиться около него -- ну, и нуждается же онъ въ этомъ, нечего сказать: Плюнненъ говоритъ, что онъ держится на ниточкѣ. Завтра послѣ обѣда онъ будетъ и въ Плюнненгофѣ: тамъ-то я могу произвести фуроръ своими новостями!

II.

Длинная деревенская улица была пуста. Лишь изрѣдка, на порогѣ низкихъ, покрытыхъ соломою хижинъ показывалась старушка или два-три полунагихъ ребенка, рѣзвившихся за ветхими терновыми заборами въ запущенныхъ садикахъ; всѣ прочіе жители деревни были въ полѣ, гдѣ начали сегодня жать рожь.

Деревенская улица была пуста -- и ласточкамъ было раздолье. Вверхъ и внизъ, быстрыми какъ стрѣла вереницами летали онѣ, то у самой земли, то поднимаясь вверхъ прелестными дугами, прямо, зигзагомъ, чирикая, щебеча, безъ устали работая своими длинными крыльями.

Готтгольдъ остановился, сдвинулъ со лба шляпу, которую онъ надвинулъ было на лицо, и задумчиво смотрѣлъ на хорошенькихъ птичекъ, которыхъ онъ такъ любилъ всегда, съ самаго дѣтства. И въ то время, какъ онъ стоялъ и смотрѣлъ такимъ образомъ, гнѣвное расположеніе духа, вызванное въ немъ разговоромъ съ пасторомъ, уступило мало но малу мѣсто какой-то странной грусти.

-- Что щебетала ласточка, что щебетала ласточка? бормоталъ онъ.-- Да, да, эта пѣсенка и теперь еще звучитъ въ деревнѣ, какъ звучала когда-то:

На прощаньицѣ, на прощаньицѣ,

Закрома добромъ ломилися;

Какъ вернулась я, какъ вернулась я,

Опустѣли всѣ *).

*) Als іch Abschіed nahm, als іch Abschіed nahm,

Waren Kіsten und Kasten schwer

Als іch wіederkam, als іch wіederkam,

War alles leer.

Мнѣ казалось, что я понимаю это, но я читалъ это только глазами, а не сердцемъ,-- сердцемъ одинокаго человѣка, который возвращается черезъ десять лѣтъ въ священныя мѣста своей молодости, для того чтобы найти то, что я нашелъ здѣсь: скорбное воспоминаніе о томъ, "что было когда-то моимъ".

Вверхъ и внизъ летали ласточки у самой земли, высокою дугою тамъ надъ нагруженнымъ снопами возомъ,-- направлявшимся изъ переулка въ главную улицу и исчезавшимъ въ воротахъ житницы.

-- Какъ бишь это? сказалъ Готтгольдъ:

Знать и ласточка прилетитъ назадъ,

И амбаръ зерномъ насыплется;

Лишь сердечушко опустѣлое.

Не наполнится *).

*) Wohl dіe Schwalbe kehrt, wohl dіe Schwalbe kehrt

Und der leere Kasten schwoll,

Ist das Herz geleert, іst das Herz geleert,

Wіrd's nіe mehr voll.

Онъ провелъ рукою по глазамъ, чтобы вытереть слезы, висѣвшія у него на рѣсницахъ, въ то время какъ грустная улыбка мелькала у него на устахъ.

-- Вотъ было бы прекрасное зрѣлище для моихъ римскихъ друзей, еслибъ они увидали, какъ я тутъ стою и плачу, какъ школьникъ; и что сказала бы ты, Юлія? Тоже самое, что ты говорила, когда я перевелъ тебѣ эту пѣсню: "Это пустяки, милый другъ! Какъ можетъ быть пусто сердце? Мое сердце никогда не было пусто, съ тѣхъ поръ какъ я знаю, что оно у меня есть; а теперь оно полно любовью къ тебѣ, также какъ твое любовью ко мнѣ, ты, нѣмецкій мечтатель!-- И ты сглаживала у меня со лба волосы и цѣловала меня, какъ только ты можешь цѣловать. А все-таки, все-таки -- если я любилъ тебя, Юлія, то это былъ только слабый отблескъ той любви, которую я питалъ прежде,-- подобно тому, какъ этотъ блѣдный востокъ загорѣлся недавно еще разъ розовымъ свѣтомъ отъ отраженія вечерней зари, погасавшей на западѣ. Я могъ разлучиться съ тобою, и мое сердце не содрогалось, какъ давеча, когда я прочелъ на надгробной плитѣ ребенка ея имя,-- ея, которая умерла для меня.

Онъ простеръ руку съ выраженіемъ благословенія.

-- Пойте же и впередъ, милыя ласточки, эти сладкія, грустныя пѣсни! Улетайте и возвращайтесь опять и приносите весну въ пустыя поля и въ опустѣлыя человѣческія сердца -- и да защититъ васъ небо, дорогія родныя поля и возлюбленное родное село! Не смотря ни на что, вы будете для меня также святы, какъ и воспоминанія моей юности.