Про Кешу, рядового Князя

– Девочки, у кого закурить найдется? – спрашивает Кеша.

– Не давайте ему, он клялся бросить!

– Это была неудачная шутка, – врет Кеша. – С такой житухой и выпить не грех.

– А закусывать на губе будешь?

– Губа еще не запланирована.

– И вообще, шлепал бы ты отсюда! – ни с того ни с сего требует Калинкин с таким видом, что это никак не похоже на шутку. – Пусть проваливает, слабак!

– Это почему? – растерянно спрашивает Кеша.

– А потому, что ты и без курева слаб в коленках.

– Это я-то?!

– Это ты-то. Как ты нам подкузьмил, вспомни.

– Я подкузьмил?!

– Ты Ваньку не валяй! – напирает Калинкин. – Не из-за тебя ли мы второй раз в противогазах пёрли?

– Чего это из-за меня? Многие не уложились во время.

Лучше бы Кеша не врал и не артачился – нехороший шум поднялся в курилке. К имени бедного Князя одних только эпитетов было придумано столько, что остается только дивиться словарному запасу разгневанной толпы. Разумеется, среди этих эпитетов встречались и печатные, скажем, «хлюст».

– Ну и хлюст! Дурачком хочет прослужить.

– Этот дурачок знает свое дело, он еще покажет себя.

– Не покажет. Мы из него быстро дурь выбьем, будет служить, как все.

– Ну, не мог добежать, еш-клешь! – оправдывается Кеша. – Воздуха не хватило.

– Воздуха не хватило! Что ж ты тогда закурить просишь?

– Калинкин вон на полголовы ниже тебя, а добежал, не умер.

– Так он же двужильный! – пытается заигрывать Кеша.

– Я последние сто метров на одних нервах бежал, понял?

– Свинтус, что и говорить, – заключает один.

– Чеши отсюда, – советует другой.

А третий, четвертый и все остальные ничего больше не сказали, но с таким презрением посмотрели на Князя, что ему делается откровенно жалко себя. Настаивать на Кешином исчезновении не стали, но и замечать не желают, словно бы и нет его в курилке.

Обработали Князя, что и говорить. Думал, сошло с рук дезертирство в кусты, но нет, вспомнили. По правде говоря, с ним могли бы и покруче обойтись. Ведь мог добежать, мог, стоило только поднатужиться.

Парни говорят кто о чем. Кеши для них не существует. В таком оплеванном состоянии Князь себя не помнит. И как держаться в подобных ситуациях, не знает, даже в уставе не прописано. Он ищет повод заговорить с кем-нибудь. Вот Калинкин хвастает Марфутину, будто ему прислали из Брянска уже полмешка писем. И все, мол, мелким почерком. Кеша панибратски хлопает его по плечу:

– Что ж ты не сознавался? Нехорошо, Калинкин! Общество должно знать, кто у нас брянский волк.

– Я хоть и брянский волк, – не поворачиваясь, отвечает паррнь, – а свинья мне все равно не товарищ.

– Какие мы серьезные, еш-клешь!

Когда тебя подковыривают, задирают, это можно пережить. Но когда тебя вообще знать не желают, такое как зря не переживешь. Тоска! Неужели он такой уж поганец, что с ним даже непризнанный поэт Калинкин не желает знаться? И стыдно, и зло берет. Подумаешь, не добежал! Сейчас не добежал, в другой раз добежит. Да ну их!..

Кеша направляется к выходу, но на пороге сталкивается с сержантом Шевцовым. Он-то хоть будет с ним знаться?

– Товарищ сержант, а гитарка в гарнизоне водится? – спрашивает Кеша первое, что приходит на ум.

– Можно подумать, ты на гитаре играешь.

– Я?!

Действительно, только Шевцов способен представить себе Кешу без гитары.

– Что-то я не видел ни у кого гитары.

– Жаль... Ничего, я уже написал домой, мне пришлют. Ох, и выдам же я тогда!

– Джаз-подъезд?

– Точно, товарищ начальник! Попурри по знакомым подъездам. Слова анонимные, музыка не моя.

Кеша бьет по струнам воображаемой гитары, притопывает и поет:

А на диване, на диване
Тишина раздалася,
А мы с другом, другом Ванькой
С жизнею рассталися...

А парни-то клюнули, слушают. Что значит сила искусства!

Уменьшаемся в размерах
От недоедания.
Жрут соседи Гулливеры
Разные питания...

– Эстрадный пират, – усмехается Шевцов.

– Нет, я больше по опереточной части шарил.

– Строиться на ужин! – доносится голос дневального.

– Все, Киселев, попался! – не без удовольствия заключает Шевцов. – Будешь теперь ротным запевалой.

– Влип, соловушка! – злорадствует Калинкин.

– Товарищ начальник... пардон, сержант! Строевые у меня не получаются, не буду я их петь.

– Будешь, будешь! Взвод, в колонну по трое становись!

Взвод строится у крыльца.

– Киселев, не по росту встали! Шагом марш в третий ряд!

– Какая разница?

– Разговорчики! Взвод, шагом марш! Левое плечо, вперед! Р-раз, два, три-и! Р-раз, два, три-и!..

18.

Сумерки медленно выползают из темных закоулков, трещинок в земле, а день на легких крыльях поднимается в небо и там увядает. Тихо-тихо выползает ночь. Она обожает тишину, и ей мешает топот солдатских сапог, резкие команды.

– Р-раз, два, три-и! Р-раз, два, три-и! Запевай!

Молчание. Только удары сапог становятся тверже и словно настороженнее. Взвод знает, кто должен запевать.

– Киселев, в чем дело?

– А что?

– Запевайте, говорю!

– Не могу на тощий желудок, голоса нет.

– Рядовой Киселев, запевайте! – требует сержант.

Молчание.