Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Она вздохнула. «Скоро промчался 47-й год; также скоро промчится и 48-й; скоро протекут многие годы, пожирая друг друга, приходя на смену друг другу. И мы незаметно пролетим пространство жизни на крыльях времени, незаметно прилетим к самым вратам в вечность!… Стареюсь, – мне представляется, что время сделалось торопливее! Спешит, спешит!.. Остановись! Дай нам вглядеться в себя, и подробнее узнать волю Божию, приготовить себя к вечности, как к вечности! – Не внимает неумолимое! Не удостаивает умоляющих его – ниже взгляда! Летит!.. Человеки! вам заповедал Бог: бдите! вам сказал Бог о времени: дние лукави суть (Еф.5:16)»[159].

Энни и правда осталась все та же. Как когда ей когда-то было двадцать. Потом – тридцать. Сорок… И вот – за восемьдесят. Молчаливая. Спокойная. Сильная какой-то особенной, хрупкой силой. И таким же, как был, оставался Дирк Лесс. И они с ним вдвоем – тоже: «Как в воде лицо – к лицу, так сердце человека – к человеку» (Притч. 27:19). А жизнь шла. И шелестела и шумела березовая роща. «Кладбище…», – вспомнила Энни.

«Кладбище…»[160]

После многих лет отсутствия посетил я то живописное село, в котором я родился. Давно-давно принадлежит оно нашей фамилии. Там – величественное кладбище, осеняемое вековыми древами. Под широкими развесами дерев лежат прахи тех, которые их насадили. Я пришел на кладбище. Раздались над могилами песни плачевные, песни утешительные священной панихиды. Ветер ходил по вершинам дерев; шумели их листья; шум этот сливался с голосами поющих священнослужителей.

Услышал я имена почивших – живых для моего сердца. Перечислялись имена: моей матери, братьев и сестер, моих дедов и прадедов отшедших. Какое уединение на кладбище! какая чудная, священная тишина! сколько воспоминаний! какая странная, многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, Божественным песнопениям панихиды. Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило собою глубокую печаль: церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духовным услаждением. Они возвещали воскресение, ожидающее умерших! они возвещали жизнь их, привлекали к этой жизни блаженство.

Могилы праотцов моих ограждены кругом вековых дерев. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами: под сенью покоится многочисленное семейство. Лежат тут прахи многих поколений. Земля, земля! сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводимые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях и также – только в течение краткой чреды своей – также увянут, исчезнут. Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листка на древе!

20 мая 1848 года. Село Покровское Вологодской губернии

II