Про любовь, ментов и врагов

– Да потому что надоело жить, вобрав голову в плечи, как ты говоришь. А в пятидесятые годы опять начались погромы магазинов и предприятий греков и армян. К тому времени я стал бакалавром медицины. Ты знаешь, наверное, что в Турции с середины девятнадцатого века было запрещено принимать армян в военные учебные заведения. Мы тогда все еще были большинством, и грамотным большинством, а турок это пугало. Так вот, когда мне пришло время идти служить в турецкую армию, оказалось, что пойду я не армейским врачом, а рядовым пехотинцем. Но родители-то помнили, как в пятнадцатом армян собрали в армию служить и всех поголовно убили. Словом, на семейном совете решили, что надо мне уезжать. У моего деда фамилия была Урфалян, знаешь? Потом по кемалевской конституции заставили всех переделать фамилии на турецкий лад: и греков, и евреев, и армян… И все в нашей семье стали Урфа-оглу. Поезжай во Францию, сказал отец, это демократическая страна. Будешь жить в безопасности, на ноги встанешь, восстановишь там нашу фамилию. Я и поехал. А французы – нет, говорят, или сохраняй ту, с которой приехал, или бери французскую. Так что я стал единственным в семье Урфалье.

– А дети?

– И дети тоже. Один сын за сборную Франции играет, Арто Урфалье, – может, слышал? Другой – помощник адвоката, Вазген Урфалье.

– Слушай, а я и не знал, что турецкая фамилия – это обязательное конституционное требование.

– А как же. Когда у меня открытый ресторан здесь был, ко мне много народу приезжало из Константинополя: и турки, и курды, и армяне, и те турки, что недавно узнали, что они армяне, и турецкие курды из бывших армян – так у всех турецкие фамилии! Армянская судьба, да?

Насупившийся Шварц закивал:

– Вот потому-то армяне, как больные, всех круглоголовых и глазастых брюнетов с выраженными носами достают своими вопросами: hay es?[117]

– Нет, Армен джан, совсем не только поэтому. Целых тридцать процентов сущности человека – это его генетическая память. А генетика – это не только форма носа и тип характера. Это еще и самая настоящая историческая память о событиях очень далекого прошлого, крепко сидящая в подсознании. Внутренний голос, думаешь, что? Вот эта память и есть! И она тебе подсказывает, что твой предок в сто тридцать втором колене именно такую глупость и совершил, за что был убит. И её повторять не стоит! Это память, Армен джан, самая настоящая память предков…

– И эта память подсказывает, что незнакомый собеседник может оказаться армянином?

– Вроде того. Была все-таки гораздо более гигантская армянская империя, чем мы можем себе представить, точнее – армянская цивилизация. А мы почему-то ведем отсчет только начиная с победы Айка над Бэлом четыре с полтиной тысяч лет назад или успехов Тиграна Великого – много позже. И крушение той древнейшей цивилизации связано не с политикой, а с природным катаклизмом, затеянным на космическом уровне. Типа Атлантиды и Всемирного потопа… Только в этом случае осколки погибшей цивилизации могут бродить, как сомнамбулы, по миру и искать себе подобных. Нет, это не гонор, не зазнайство, это – закрепившаяся в генетической памяти необходимость поиска себе подобных… Ученые еще это откроют, вот увидишь.

– И заодно выяснят, что Д’Артаньян был армянином, – усмехнулся Шварц.

– А тут и выяснять нечего. Ты знаешь, как звали этого шевалье, его отца? Да точно так, как меня, – Саргис.

– Я слышал, сейчас сюда много турок ездит, – сменил тему нахлебавшийся армянской памяти Шварц.

– Ну много, не много, но ездят. Твой новопреставленный друг Арамис пришел как-то ко мне с турком пообщаться, попросил переводить им разговор.

– Тоже спортсмен, что ли?

– Нет, Армен джан, не спортсмен, там другая и очень противная история, – гадливо скривил толстые губы месье Саргис.

– Ну-ка, ну-ка, – подобрался Шварц. – Расскажи.

– Давай я столовую закрою, пойдем ко мне домой: и картину возьмешь, и поговорим, и хорошее вино выпьем. Идет?

– Месье Саргис – ты находка для нашей полиции!

О вреде применения тарелок не по прямому назначению

18 декабря 2004 г., вечер

На носу было пусть католическое, но всё же Рождество. Ну мог главврач модной клиники в конце концов просто так посидеть с друзьями? Дружба детства – она как курение или любая другая приятная зависимость. Забрасываешь ее, обрастаешь знакомствами с нужными людьми, общаешься с удачливыми. И они с тобой – как с нужным и удачливым. Но мало – ох как этого мало для полноты жизни! И даже семья тут не помогает. Ведь контактерами с самой счастливой порой – с твоим собственным детством – являются только те, кого и сам помнишь с незаживающими корочками на коленках. Нет, дружба детства – самая иррациональная из зависимостей, а потому неизлечимая с точки зрения практической медицины. Так Тоникян спровоцировал Шварца и Верку на новую встречу в её мастерской, а сейчас безмятежно трепался: