Про любовь, ментов и врагов

– А что Арамис делает на перепутье жизни? – вопросительно развел руками Тоникян.

– Да женится наверное, – предположила Вер-ка.

– Умница-девочка. И не просто женится, а выкидывает экзотический матримониальный фортель. На этот раз он осчастливил корсиканку – то ли француженку, то ли цыганку, то ли итальянку и обоих её детей.

– И что? – обернулся от форточки Шварц.

– Что-что – «и что»! Здесь говорил: «У меня друзей и знакомых в Лосе чуть ли не больше, чем в Ереване, в два счета хорошую работу найду». А там ткнулся туда, ткнулся сюда – ничего сами не предлагают. Стал намекать, так ему предложили пьяненьких из ресторанов вышибать или кнопку на бензозаправке нажимать. Но до этого он года два утолял свой этнографический интерес и изучал американский менталитет. Потом выяснил, что он у американцев отсутствует. Есть только мощная пропаганда, почище, чем в Советах, и нашпигованные ею слабенькие американские мозги. Когда он окончил свое эмпирическое исследование, оказалось, что на дворе уже конец девяноста третьего года, а сам он на подходе к возрасту Христа. Тут-то он и взялся вплотную за поиски работы. Раз получил от ворот поворот, два, а на третий учинил свой фирменный дебош, поразбивал каких-то фарфоровых тарелочек со стены. Нет, Верон, это у тебя не вино, а мерон, миро, то бишь. Дай-ка еще налью…

– И что тарелки? – направил его в нужное русло Шварц.

– Ну вот я и говорю, пока армяне живут на родине, они едят, как люди, нормальную, уважительно приготовленную еду, притом обязательно – из красивых тарелок. А как уезжают, становятся обезьянами, едят sea food[118] из картонных коробочек, а тарелки, как тамошние мещане, на стенки вешают. Их Арамис и покрушил. Потом зацепился случайно замком браслета часов за крюк на стене и с новым приливом злости пошел крушить вообще всё вокруг. Замок своего знаменитого «ролекса» так до конца и не сумел толком починить, куда ни обращался. Чуть что – раскрывался. Чудо, что так и не потерял.

– А чем закончился дебош? – Шварц снова вырулил в нужную плоскость.

– Его как миленького спровадили в местную тюрьму на десять месяцев. За это время его корсиканская Кармен сделала ему «чао!» через суд, и он вышел на свободу в статусе холостяка и с наработанной в тюремной мастерской суммой на отъезд в Ереван. И еще – с хорошим знанием тюремного испанского, усовершенствованного на базе ранее полученных знаний в Барселонском концлагере. Между прочим, рисовать он стал в тюрьме, всё Арарат изображал, церкви, натюрморты с персиками и гранатами, и за всеми этими художествами здорово заскучал по отечеству. А оно у нас, если вы обращали внимание, как у хорошо сохранившегося патриархального народа – обязательно мужского рода. Братья говорят, Арамис всё цитировал Дантона: нельзя, дескать, унести родину на подошвах сапог. Вот и вернулся в кроссовках на родную землю. У нас в Управлении диаспоры небось галочку поставили, мерзавцы, что это следствие их целенаправленной работы по репатриации.

– А что его Товарищ Дима – не помог с устройством? – спросил Шварц, вернувшись за стол.

– Да кто бы Диме помог. Он, оказывается, давно спился, гимнасточка его вытурила и решение суда получила, чтобы не приближался к её дому на пушечный выстрел. В кино американцы показывают, японцы пишут – не верим, а он действительно в картонной коробке живет где-то на свалке с другими бомжами. Арамис водил его пообедать, поговорить, а тот даже говорить не может, только мычит.

– Нет, ты подумай, – поджала губы Верка, – сидели все за советским забором, крыли в голос этот самый забор и придумавшую его советскую власть, а как забор снесли, оказалось, что и там не Эльдорадо, и здесь-то был относительный рай!

– Рай относительным не бывает, Верочка. Не играют архангелы рядом с чертовой сковородкой. И не бывает коммунизма с человеческим лицом. Не лицо у него, а рожа, и тут пластическая хирургия бессильна. Но где она – благословенная середина, человечество еще не ведает и вряд ли узнает. А вдруг она здесь, у нас, пока мы едим испеченную твоими умелыми пальчиками нежную пахлаву из английских тарелок, а не вешаем их на стены?

– А чем это «ролекс» Арамиса был так знаменит? – поинтересовался Шварц.