Про психов. Терапевтический роман

– Теперь страшно стало. Я не знаю, что делать. Такой расклад не входил в мои планы! Я собирался жить с ней долго и счастливо и умереть в один день. Это так неожиданно… Почему сейчас?

– Не знаю, почему. Разбираться надо. Ты же профи, мужик. Сейчас у тебя стадия шока, твои действия неадекватны и разрушительны. Нужен какой-то выход, пауза…

– Пауза? Хорошая идея! Может, сбежать, сбежать к черту?

– Так, дорогой, все реально: виза у тебя есть, отпуск взять за свой счет и сбежать куда глаза глядят, на несколько дней хотя бы. Подумать толком.

Идея сбежать так воодушевила Косулина, что он загадал поехать туда, куда удастся купить ближайший и недорогой билет. Выпала Прага. 199 евро, вылет в три часа ночи, сегодня. То что надо! У него вагон времени. Главное, не испугаться и не потерять контроль. К черту – он его уже потерял.

Даже весело и молодо! В конце концов, он почти свободный мужчина, хоть и несчастный. Измена развязывает руки и все остальное тоже.

Агния, светлая боттичеллиевская Венера, выпорхнула из душа. Она соблазняла его. Да и он был не против. Но это будет нечестно, стыдно и очень глупо. Не сейчас.

Агния внимательно выслушала «план Барбаросса»: укрыться, улететь, сообщить дочке, что все ок – папочка рулит, мамочка отдыхает. В Праге погулять, продумать все варианты: возвращать или отпускать, предлагать семейную психотерапию или устроить настоящую мужскую разборку с эффектной потерей человеческого достоинства и риском уголовного преследования? Сейчас главное: не стать жертвой. Запутать, навязать свою игру, не терпеть этих убийственных для брака «мне надо подумать, а пока мы поживем вместе и прощально круто потрахаемся». Сбежать из Москвы! Как Кутузов, сдав врагу квартиру и детей на время.

Агния план поддержала, даже подумала: «Может, вдвоем?» – но Косулин не предложил, а она интеллигентно промолчала. Только сварила еще кофе с кардамоном.

Косулин побрился. Начистил перышки в дорогу, написал с агниевского телефона понятное объяснительное письмо дочери. Как настоящий шпион, просил понаблюдать за обстановкой (на войне все средства хороши). Потом поставил блок на входящие номера жены и тещи, написал матери эсэмэску с просьбой помочь с Илюшей, пока он уедет в срочную командировку. (Война войной, а папой он быть не перестал.) И тоже заблокировал ее номер. Чтоб с ума не сводила.

Дальше дело техники: купил билет, написал на работе заявление, подписал его у начальства (скорбное лицо – по семейным обстоятельствам – нет, никто не умер, слава богу), занял у Шостаковича денег и пару чистых маек (домой нельзя, даже если майки очень нужны), вернулся на желтый диван (еще и поспать успеет до самолета), и все. Ровно в 3.00 – вон из Москвы.

В самолете никого, охотников лететь в Рождество немного. Два часа турбулентности, и измученный Косулин, так и не избавившийся от самолетных фобий, вываливается в пражскую лубочную ночь.

Вдыхает полной грудью европейский воздух – все-таки он другой, и дело не только в очищенном бензине. Воздух детства, безмятежности, иллюзии уверенности в будущем. Так случилось, что Косулин жил с родителями в Праге, недолго, года два, но в возрасте «большого перехода», так что Прага – главный свидетель его взросления.

Сейчас кажется: Прага всегда знала, что он станет психологом, услужливо показывая самые занимательные тайны человеческой души. Он целый год пытался разгадать эти тайны, рассматривая люстры из черепов, алхимические лаборатории, музеи пыток. Разделял холодное одиночество католических соборов, сиживал на еврейском кладбище, древнем-предревнем, похожем на поле огромных кристаллов, выросших на могилах забытых евреев.

Ему все казалось, что он вот-вот разгадает тайну и стряхнет с Праги ее открыточность, туристическую маску, заставит признаться в страшных средневековых тайнах и верованиях. Во что верили люди, которые здесь жили? В красивые дома? В дизайн из черепов? Что за темный страшный Христос направлял течение их жизни и смерти? Во всем ему чудилась магия, лишь слегка прикрытая немудреной буржуазной жизнью.

Сейчас, сидя на Парижской в любимом кафе и наслаждаясь единственным в природе черным сладким пивом, вспоминал себя. Пиво с детства напоминало Байкал и всегда честно вознаграждало косулинские ожидания. Оно не менялось.

Эх, Европа… А ведь ты мог тут жить. И жена у тебя была бы другая, может, и не русская, а какая-нибудь шведка или француженка. Высокая блондинка с веснушчатым сильным телом или изящная смешная девочка-женщина. И дети плохо говорили бы по-русски. И был бы у тебя уютный кабинет в старом фрейдистском стиле, кушетка – нет, не кожаная, а мягкая, теплая, бархатная… да-да – зеленая и бархатная. Или не кабинет, а клиника, частная психиатрическая больница с собственным розарием и небольшим уютным производством чего-нибудь такого европейского – непременно экологичного и натурального.

Нет, ты выбрал другую историю – русскую. Где родился, там и сгодился. Как это несовременно звучит в мире, где национальность выглядит устаревшей условностью.