Про жизнь поломатую… (сборник)

Ага, вот и она — платформа, с поцарапанной табличкой «Озерки». Населённый пункт с одноимённым названием был когда-то дачным районом дореволюционного Санкт-Петербурга, а сейчас обычный спальный район, отличающийся от других питерских «спальников» разве что резко бросающимся в глаза обилием наркоманствующего населения. Но в это время наркоманы обычно спят, утомлённые ночными межгалактическими путешествиями, а поэтому на платформе их не наблюдается. Лишь заваленные одноразовыми шприцами урны свидетельствуют о том, что совсем недавно наркоманы были где-то рядом. Только две упитанные и чем-то обеспокоенные фигуры топчутся по платформе своими слоноподобными ногами. Фигуры топчутся и смотрят куда-то перед собой, в ту пока ещё беспросветную даль, где гуляют косяки ещё не пойманных рыб. Время от времени, фигуры нет-нет, да и завертят своими большими меховыми головами. Нервно и почти одновременно поворачивают они головы то в сторону Финляндского вокзала, то в сторону лестницы, ведущей на платформу. В этих фигурах рыбацкому глазу совсем нетрудно распознать Витька, Костяна, Юрана и Вована, хотя для обычных людей эта задача была бы практически невыполнимой: как можно отличить друг от друга людей почти одинакового роста и одетых в толстые камуфляжные бушлаты в комплекте с такими же толстыми ватными штанами и громадными армейскими берцами, прозванными в народе говнодавами? Но рыбак рыбака, как говорится, видит издалека, поэтому Димон сразу узнаёт дорогих его сердцу друзей. Ещё бы, попробуй, перепутай с кем-нибудь этих великовозрастных дебилов, которые иногда даже во сне снятся уплывающими куда-то на льдине с димоновым рыбацким ящиком, полным наловленной рыбы… А где же Толян? Неужели спит, мерзавец? Электричка ровно через пять минут! Теперь понятно, отчего дёргаются эти придурки.

— Здорово, моржи!

— Здоровее видали… Тоже в миллиметровщики записался?

— Почему «тоже»? Какие миллиметры? Ещё целых четыре минуты.

— Четыре минуты! Здесь, достопочтимый сударь, Вам не Гамбург со Штудгартом вкупе… Не знаете, как у нас электрички расписание соблюдают?

— Да брось ты, Витёк, это тебя служба в Германии сильно испортила. Насмотрелся там на их эрзац-порядки так, что уже родной край не мил стал. Всё у них там искусственное — не от души идёт, а от страха. Отмени штрафы за выброс мусора — завтра же в дерьме по уши зарастут твои хвалёные немцы.

— Насчёт мусора не знаю, а поезда секунда в секунду по расписанию приходят! Хотя со времён Гитлера железнодорожников там уже не расстреливают…

— Ладно, на льду будем полемизировать. А где же Толян?

— А мы думали, что ты нам сейчас про это расскажешь.

— Это с каких-таких?.. Он что, у меня в квартире проживает?

— Вчера именно ты с ним должен был созвониться.

— Я и созвонился. Часов в десять только смог. Он с какого-то кафедрального мероприятия пришёл еле теплый, лепетал что-то невнятное про постидустриальное общество и гуманизм, но, в итоге, обещал быть, как штык.

— Да, теперь хорошо знать бы, где этот штык, не воткнут ли он каким-нибудь антигуманистом в землю?

— Может и так: он когда трубку в руках держал, жена ему вокруг тела такой фон создавала! Что-то про испорченную генетику всё голосила и папашу алкоголика поминала. Ну и, конечно, всякие оскорбления в испорченном алкоголем воздухе там метались и иногда очень точно в микрофон попадали. Мол, козлина ты вонючая, мы тебя на помойке нашли и т. п. и т. д.

— Да, это на Ольгу очень похоже — православная она… Все выходные в церкви вместе с детьми проводит, но как дело до истинного милосердия дойдёт, так сразу сбой с христианскими принципами наступает… Всё, вот и электричка. Где же эта сволочь?

— Надо ехать, следующая, только через час. Если что — дорогу он знает.

— В состоянии ли будет…

— Всё! Загружаемся. Вован, повиси-ка на всякий случай на «Стоп-кране», мы прикроем!

Друзья-рыбаки отработанными движениями перебросили всё своё имущество в заиндевелый тамбур посеребрённой электрички и высунулись вслед за Вованом на платформу. В этот момент в конце платформы замаячил чей-то длинный худощавый силуэт, отчаянно гремящий какими-то металлическими предметами. Было такое впечатление, что это сам Донкихот Ламанческий сорвался-таки в долгожданную атаку на ветряные мельницы.

— Толян! — заорал Димон что есть силы на все Озерки и зачем-то повис вместе с Вованом на крючке «Стоп-крана», — прыгай в любую дверь, найдёмся!

Зря он это сделал. Если бы не крикнул, то Толян, наверное, так и сделал бы. А сейчас, увидев перекошенные рожи друзей, торчащие из тамбура самого дальнего от него вагона, он уверенно, можно даже сказать, с чувством собственного достоинства, засеменил вдоль платформы. В динамики электрички громко упражнялись в ненормативной лексике машинисты первого и второго класса. Их справедливые, гневные в обличительности своей, но в сущности очень волюнтаристические речи содержали в себе прямые угрозы здоровью и жизни для тех, кого они сейчас обнаружат висящими на кране. При этом, машинисты довольно часто поминали матерей тех, кто висел и задерживал отправление поезда.