Проба на излом

Аркаша крепче прижимает к широкой груди пухлые тома «Капитала», не новые, судя по потрепанному виду и многочисленным закладкам от предыдущих читателя – библиотечные. У Бориса подмышкой столь же зачитанный том – «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина.

– Про какого Уэллса толкуете? – Меня разобрало любопытство. – Который с Лениным встречался?

Нюшка прыскает в ладошку, будто очень смешное сказал:

– Ну что вы, товарищ Евтушков… (– Можно просто Эдуард, – предлагаю) да… Эдуард… Он совсем молодой, но тоже из Англии. Решил на мотоцикле все наши ударные стройки объехать и лично убедиться – к восьмидесятому году советские люди будут жить при коммунизме… Вот и к нам приехал…

Слово за слово, и после работы, когда сдаю пост за книжным развалом, изрядно за день поредевшим, отчего трехлитровая банка, играющая роль кассы, доверху набита монетами и купюрами, мы с Нюшкой прогуливаемся по берегу Ангары, любуемся огнями сварочных агрегатов, вспыхивающих там и тут на теле плотины, отчего она кажется не темной громадой, а пологом звездного неба, протянутого поперек реки. Нюшка рассказывает о своей жизни, я делаю пометки в блокнотике, и в голове возникает:

И меня, как ребенка, схватила
С беззащитным укором в глазах
Недостроенная плотина
В арматуре и голосах…

Строфы складываются удивительно легко и просто, я целиком захвачен их потоком, мне даже кажется, будто это Нюшка вдруг перешла на язык поэзии, перелагая свою краткую, но богатую жизнь в поэму. Когда же поставлена точка в главе, обнаруживаю себя на лавочке под ярким фонарем, мимо прогуливаются парочки, поглядывая и улыбаясь, ибо вид мой должно быть нелеп – взлохмаченные волосы, остраненный взгляд и блокнот. А чуть дальше, ближе к берегу, люди с мольбертами рисуют широкий простор Ангары с видом на ГЭС.

– Где Нюшка? – спрашиваю себя и озираюсь. И ощущаю ответное покалывание в подушечках пальцев, которыми сжимаю блокнот.

«Здесь я, товарищ поэт, здесь, стала плотью и кровью вашей живой поэмы, ведь стихи – это тот же свет!»

Большевик («Не будет в душах света – нам не помогут никакие ГЭС!»)

Ленинские слова о неисчерпаемости электрона следует в полной мере отнести и к электрическому току.

Э. Ильенков, С.Капица «Марксизм-ленинизм и диалектика природы электричества»

В гастрономе в отделе вино-водочных изделий – никого. Продавщица в белоснежном халате и белоснежной наколкой на бабетте, подперев щеку, с интересом слушает по радио торжественный голос диктора:

«Докладываем, что строители, монтажники и эксплуатационники Братской ГЭС ввели в действие последние два гидроагрегата. Крупнейшая в мире гидроэлектростанция достигла проектной мощности три миллиона шестьсот тысяч киловатт и выдала в энергосистему Восточной Сибири с момента начала эксплуатации первых агрегатов десять миллиардов киловатт-часов дешевой электроэнергии».

– Праздник-то какой, – говорю, стараясь привлечь внимание, а сам оглядываю полки, которые сделают честь не только столичному гастроному, но и «Березке». Тут запросто стоит даже заморское пойло – джин, виски, ром. Но меня больше привлекают знакомые картинки с Братской ГЭС, обрамленной осенним лесом. «Братовка особая».

– И не говорите, – машет рукой продавщица. – Сколько строили, строили и вот, построили.

– По вам незаметно, что праздник, – улыбаюсь. – Народ не торопится.

Продавщица непонимающе смотрит на меня, потом прыскает в ладошку.

– Ну, вы скажете, товарищ! У нас никто и не пьет. Это на первых порах, когда еще Ангару перекрывали, каждый трудовой подвиг по привычке проклятой водкой отмечали. А водка что? Травматизм. Алкоголизм. Удар по семейному бюджету. Но как гидроагрегаты ввели, электричество дали, народ образумился, на сладкое перешел – конфеты, пирожные, ойло союзное. Я вот тоже хочу в кондитерский перейти, но ведь и здесь кому-то надо…

Я взял графинчик, стакан, закуску, огляделся, и только теперь заметил одинокую фигуру за столиком-стойкой, под которым на крюке висела авоська. Человек пил.

– Можно? – спросил я. – А то как-то одному…

– Поэтам у нас везде можно, – сказал человек. – А я – Карцев, инженер-гидростроитель.

– Удивительно, – говорю я. – Праздник в городе, а народ не пьет.

– Почему же не пьет? – Карцев наполняет наши стаканы. – Лимонад пьет, квас пьет, чай, компоты… Вот эту отраву только не пьет. Я, наверное, последний такой в Братске. Последний из могикан. Ну, да мне можно…

Лицо его напоминает Падунский утес – словно высеченное из камня, вырезанное в граните ангарскими ветрами.