Проба на излом

Полноводная электрическая река заливает темные города, освещает и освящает их, но отнюдь не той религиозно-мракобесной выдумкой про фаворский свет, а подлинно братским светом, светом, который изгоняет клочья тьмы, злобы, стяжательства, тоски, лени даже из самых удаленных от главных проспектов улиц. Братский свет освещает людей, когда они возвращаются с тяжелой смены, привычно направляя стопы к ближайшей рюмочной или пивной, но вдруг останавливаются перед газетным киоском, перед книжным развалом, и вот в их руках «Правда», «Труд», «Новый мир», «Ангара», томики стихов и прозы, толстые тома классиков, которые тоже пронизаны братским свечением, ибо и в них примесь братского электричества, поэтому нет нужды искать освещение, чтобы прочитать хоть строчку, достаточно света, излучаемого каждой страницей.

Но вдруг натыкаюсь на плотину, на преграду, что не дает двигаться дальше, мрачный сгусток на острие прошлого, куда обязательно надо проникнуть, ведь я – не только электричество, но и поэт Евтушков, я – человек и гражданин, и не потерплю препятствий на пути света: я усиливаю напор, пока тьма не рассеивается, и передо мной распахивается вытоптанная площадка, окруженная мрачными лагерными бараками, колючей проволокой и вышками с часовыми, которые со злобными ухмылками наблюдают за происходящим.

Остриженная налысо тоненькая изможденная девушка в расхлестанной полосатой робе и почему-то добротных лакированных сапогах бежит, спотыкаясь, по кругу, в центре которого стоит, уперев руки в крутые арийские бедра та самая белокурая бестия, которой предназначалось выжечь огнем и мечом всех нечистых и заселить освобожденные жизненные пространства Lebensraum im Osten расой господ. Девушка с огромными глазами ангела делает круг за кругом, силы иссякают, вот она спотыкается, падает, пытается подняться. Бестия жутко разевает пасть, и мне кажется, что вижу в ней не зубы, но клыки, рука хищно скребет кобуру, и легко догадаться, что произойдет.

Не хочу и не могу этого допустить. Не для того поток могучего братского электричества пронзил пространство и время, чтобы я оказался лишь бесплотным и бессильным свидетелем. Окутываю упавшую девушку теплом и светом, поднимаю невесомое тело и возношусь туда, где нет и не может быть мрачной тьмы.

Звонит телефон. Будто будильник, открываю глаза. И вижу улыбку Изи.

– Простите, я сейчас, – говорит он. – Жена звонит, мы в одну смену стараемся дежурить, чтобы потом вместе идти домой.

Он прижимает к уху трубку:

– Да, Ривочка, да… еще недолго, вот уже Карцев здесь, ему и передаю смену… Все хорошо, не переживай… Жди… жди…

И только теперь понимаю, что изменилось в Изе.

Улыбка больше не отливает сталью.

У него обычные зубы, без единой коронки. Даже золотой.

Не умирай, Иван Степанович («Создатель спутников и ГЭС»)

Диалектика любой субъектности такова, что роль личности в ней возрастает многократно.

Э. Ильенков «О роли личности в истории субъектностей»

– Тут такое дело, товарищ Евтушков, – секретарь горкома неловко поправил накинутый на плечи белоснежный халат, посмотрел на сидящую рядом со мной Зоиньку, огляделся в поисках седалища, увидел табуретку, заставленную пузырьками с лекарствами, наклонился было к ней, но тут же выпрямился. – Как себя чувствуете, товарищ Евтушков?

– Всё хорошо, – махнул рукой. – Надоело валяться из-за такой ерунды… Подумаешь, сознание потерял от переутомления…

– Нет-нет, товарищ Евтушков, вам следует себя беречь… Я сделал строгое внушение и Карцеву, и Кремеру…

– Напрасно, они тут совершенно ни при чем, – сказал я. – Даже наоборот, очень помогли с материалом для поэмы, – похлопал по лежащей на животе тетради.

– Да, вот… материалы! – воскликнул секретарь. – Я ведь для этого и пришел… Повод, правда, не совсем торжественный, что ли… даже наоборот, печальный повод… Скончался Иван Степанович, готовим траурный митинг. И хорошо бы, товарищ поэт, чтобы прозвучали там ваши стихи, написанные, так сказать, по горячей судьбе этого выдающегося человека…

За время пребывания в Братске я слышал сотни, если не тысячи имен-отчеств и фамилий передовиков, ударников, членов коммунистических бригад, победителей соревнований, зачинщиков и изобретателей, энтузиастов и передовиков, но вот имя Иван Степанович… нет, ничего в голову не приходило, но секретарь говорил о нем с такой уверенностью в мою посвященность, что постеснялся переспрашивать. Зоинька меня просветит.

– Сможете?

– Постараюсь, – сказал я, а когда секретарь вышел, обратился к Зоиньке: – И кто такой Иван Степанович? Бывший секретарь горкома?

– Великий человек, – и в словах Зоиньки я не уловил ни нотки насмешки. Сказано чрезвычайно серьезно, даже торжественно. – Всё, что видишь вокруг, создано и его трудом. Город, плотина, линии ЛЭП, дороги, машины, корабли, спутники…