Проба на излом

Битва продолжается. Что-то кричит Иван Иванович, даже и не кричит, а ревет, будто сам обратился в медведя, в гидромедведя, бубнит по телефону Арон Маркович, вздымается над тайгой и опрокидывается на спину медведь-колосс, чтобы опять подняться и опять упасть под ударами молний, которые становятся мощнее и мощнее, и грохочет так, как грохочет разверзшаяся над головой неистовая гроза. Вновь пытаюсь скукожиться, сжаться в крохотный комок, уткнуть лицо в колени и сцепить руки на затылке, только бы ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. Но раз за разом чья-то рука (Иван Иванович? Арон Маркович?) за шкирку вздергивает вверх, точно обделавшегося от ужаса котенка, ставит на ноги, чтобы смотреть и слушать, слушать и смотреть. А еще чувствовать. Чувствовать, как сердце разрывается в груди.

– Смотри! Запоминай!

Туча стальных стрекоз то редеет, то сгущается. Видимо часть машин уходит на вертодромы за новыми и новыми порциями электричества, которое затем столь щедро разряжается в медведя. Казалось, безрезультатно. Так перекрывают реку, ссыпая на дно огромные камни, грузовик за грузовиком, грузовик за грузовиком, и когда кажется, что ничего не получится, что мощный поток играючи подхватывает валуны и тащит за собой, на поверхности вдруг проступает что-то темное, поверхность реки вскипает белыми бурунами, и вот уже над водой вырастает то, что скоро станет неодолимой плотиной, уздой для неистовых вод.

Мой дедушка Франкенштейн

По небу раскатывается вой.

Огненный столп вырастает до туч, пронзает их, раскидывает в стороны, словно упавший в поросшее ряской болотце валун. Полупрозрачная волна бьет вертолеты, сгребает их, кидает. Можно только представлять мастерство пилотов, удерживающее в воздухе машины. Некоторым его хватает, и вертолеты, раскачиваясь, вздрагивая, проваливаясь в невидимые воздушные колдобины ложатся на курс прочь от огненного столпа. Другим – нет, и над тайгой поднимаются новые клубы дымов, отмечая места крушения.

– Спасательные команды? – отрывисто спрашивает Иван Иванович.

– В пути, – так же отрывисто говорит Арон Маркович.

– Какого… – Иван Иванович выругивается. – Они уже должны быть там! Все до единого!

– Они все уже там, – Арон Маркович спокоен. – Сейчас сводку получим.

Иван Иванович опускает бинокль. Лицо его обвисает. Да и сам он как-то опадает, будто сдувается. Сует, не глядя, бинокль и неловко расстегивает пиджак. А затем – роется внутри, то ли поправляя рубашку, то ли подтягивая брюки, чьи брючины собираются складками над ботинками.

– Иваныч, Иваныч, – предостерегающе произносит главный инженер, но Наймухин отмахивается свободной рукой, а другой вытягивает из-под одежды самый обычный провод со штепселем. Подходит к стояку, на котором коробка с телефоном, и вставляет штепсель в розетку. Тяжело переводит дыхание. Вновь расправляет плечи, оправляется, надувается. Лицо розовеет, теряет мертвенную бледность.

Смотрю и не понимаю. Что у него там? Грелка? Аппарат искусственного дыхания? Дополнительное сердце?

– Никто не знает, что такое электричество, – вдруг говорит он. – Потоки электронов в проводнике? Чушь… какая чушь… Представляешь, стрекозиха, я ведь в Москву ездил, в Новосибирский Академгородок, встречался со всякими… академиками, докторами… И спрашивал только об одном – что такое электричество? А они… смотрели на меня, как на сумасшедшего. Для них все ясно и понятно. Они даже не знали, что электричество, полученное от Братской ГЭС, и электричество от какой-нибудь городской ТЭЦ – две большие разницы, как говорят в Одессе. Это как… как вода из Боржоми, и вода из-под крана. Живая вода и мертвая. Живое электричество и мертвое. А ведь там и там – аш два о. Там и там – электроны.

– Не понимаю, – признаюсь. Чувствую: слышу нечто очень важное, но будто все это доносилось сквозь глухую пелену. Будто вновь вселился некто, оттеснив в темный чулан, где пыльно, душно, тесно и дохлые пауки. Оглядываюсь на темный столб дыма.

– Мы – не враги, стрекозиха, – Иван Иванович дергает шнур, словно проверяя на прочность. – Мы, если хочешь знать, альтернатива. Альтернатива настоящего. Всё так спутано… Лучшее – враг хорошего. Вот мы и спорим – кто из нас лучшее, а кто хорошее. Так, Арон Маркович?

– Не мечите бисер, – бурчит Арон Маркович. – И бойтесь данайцев. Забыл, с кем дело имеешь?

– Не забыл. Потому и говорю. Не с Дятловым разговаривать. Вот со стрекозихой – в самый раз. Так сказать, высокие переговаривающиеся стороны, – Иван Иванович коротко хохочет, но тут же охает, трёт ладонью левую сторону груди. – Лишка хватил. Все нужно в меру, даже электричества животворного. Будь добра, подсоби, стрекозиха, выдерни штепсель.

Тот крепко держится в розетке. Не могу отделаться от ощущения, будто сжимаю часть живого тела, а не кусок пластмассы с упрятанными внутрь проводами. Пальцы соскальзывают, но, в конце концов, штепсель подается.

– Вот спасибо, – Иван Иванович прячет провод под одежду. – Ну, что там?

– Все готово, – Арон Маркович вешает трубку. – Наш злейший друг не успел к объекту… Объект доставлен в геофронт.