Проба на излом

– Тогда пойдем, посмотрим. И стрекозиху захватим, – он опускает тяжелую руку на плечо и подталкивает к лифту. – Пойдем, пойдем, посмотрим. Дедушка Франкенштейн тебя не тронет…

Зло всего мира

Думаю нас ждет вертолет. Или машина. Которые и доставят к месту закончившейся битвы. Но лифт спускается ниже и ниже. По ощущениям, минуем не только тело плотины, машинный зал, где с тяжелым грохотом вращаются турбины и ревет загнанная в водоводы мощь Ангары, но опускаемся на дно реки, а затем и вовсе уходим в толщу диабаза. И кажется, на плечи громоздится невыносимая тяжесть воды, плотины, скал, отчего ноги подгибаются, медленно сползаю по стенке лифта, потому что не за что схватиться, удержаться, вернуть в ослабшие колени хоть толику силы.

– Ну-ну, стрекозиха, держись, – благодушно говорит Иван Иванович, подхватывает под руку. – Еще немного.

Кружится голова, будто не вниз опускаемся, не в преисподнюю (а то, что это – преисподняя, не сомневаюсь), а возносимся ввысь, к хрустальным сферам. Но за какие подвиги? Предательство? Убийство? Ложь? Уродство? Урод не виноват в том, что его изуродовали. Но в том, что стал злобным уродом, только его вина. В калечном теле калечный дух. И никак иначе.

Сейчас стошнит. Вывернет наизнанку. Приступ рвоты перетягивает горло стальной удавкой. Лифт замирает, двери лязгают, впуская сырой, затхлый воздух глубокого подземелья.

– Приехали, – говорит Арон Маркович.

– Это – ад? – спрашиваю только затем, чтобы пересилить невыносимый ужас. Жду, что Иван Иванович рассмеется, хлопнет по плечу и посоветует больше читать брошюр о вреде религии. Однако Иван Иванович не смеется, по плечу не хлопает, а вполне серьезно переспрашивает:

– Ад? Кто его знает, стрекозиха. Мы в бога не верим, мы в электричество верим. Может, и ад. Пещеру обнаружили, когда закладывали фундамент плотины. Думали, изыскатели намудрили, проворонили пустоты под дном Ангары. Представляешь, что это такое?

– Откуда? – говорит Арон Маркович, который идет впереди и отзывается так, словно Иван Иванович рассказывает это все ему. Точнее – его спине, затянутой в брезентовый плащ.

С потолка капает, по стенам сбегают ручейки воды, собираются в выложенных коричневым кафелем углублениях дренажа со сливными отверстиями.

– Просачивается, – говорит Иван Иванович. – Представляешь напор Ангары, стрекозиха? Давление такое, что вода просачивается через плотину, как сквозь ткань. И сюда доходит. Сколько над нами, Маркович?

– Четыреста двадцать метров до верхнего бьефа, – отвечает Арон Маркович, и кажется он еще больше скукоживается, сжимается. Он тоже ощущает на плечах невыносимую тяжесть реки.

– Так вот, – продолжает Иван Иванович будто сказку, – прежде чем заливать сюда бетон, надо было оценить размеры каверн. Для этого организовали специальную бригаду спелеологов – у нас на стройке ребята с какими только профессиями и увлечениями не находились. Они-то первыми сюда и проникли… – он резко обрывает рассказ, хмурится, словно вспомнив что-то нехорошее. Хлопает по карманам, вытаскивает сигареты. Когда спичка все же зажигается неуверенным, влажным огоньком, с потолка срывается капля и точнехонько на тлеющий кончик сигареты.

– Не любит он этого, – не оборачиваясь говорит Арон Маркович.

– Черт… – Иван Иванович мнет сигарету и бросает в дренаж. – Он в таком виде…

– Он в любом виде не любит.

– Суеверия.

Длинный извилистый ход, проточенный в скальной толще, преграждает тяжелая бронированная дверь с рычагами и кольцом, какие устанавливают между отсеками на подводных лодках, как это показывают в кино. Арон Маркович с кряхтением сдвигает рычаги, крутит кольцо и налегает на дверь. Яркий свет вырывается изнутри, и на мгновение кажется, что сейчас каким-то чудом выберемся на поверхность, под солнышко. И нет никакого спуска на лифте глубоко под тело плотины, и нет длинного коридора. Ничего нет. Только кошмар, которому пора завершиться пробуждением.

Пещера. Огромная, ярко освещаемая десятками прожекторов под высокими сводами, в нишах между оплывших сталактитов, на подножках на полу. Кажется они хаотично направлены в разные стороны – одни светят в лицо, заставляя жмуриться, прикрываться ладонями, другие упираются в пол, стены, свод, отчего перекрестья лучей создают светящееся облако, в котором не отыскать ни единого следа тени. Даже намека на тень.

– В пятьдесят первом здесь впервые работала изыскательская экспедиция, – говорит Иван Иванович, и невольно вздрагиваю от его голоса, который обретает почти гипнотическую силу. – Точнее сказать, то была археологическая экспедиция, изучавшая ангарские петроглифы. Знаешь, что такое петроглифы, стрекозиха?

– Картинки на камнях… от первобытных людей, – еле выдавливаю.